Чекисты на скамье подсудимых. Сборник статей

Материалы судебного дела создают нелицеприятный портрет Давлианидзе: он предстает коварным, тщеславным, корыстным, порой высокомерным, очень подозрительным и часто мстительным человеком. Давлианидзе был груб с подчиненными и скор писать доносы на своих коллег, возможно, ожидая того же от них. Однако в этом он, пожалуй, вел себя как типичный советский человек сталинского времени. Свидетели и бывшие коллеги по НКВД неоднократно характеризовали Давлианидзе как интригана, но не садиста или психопата, тогда как такие характеристики получали его соперники Хазан, Кримян и Савицкий[1999]. Хотя и были случаи, когда Давлианидзе явно злоупотреблял своим положением и в начале своей карьеры превышал полномочия, однако, представляется, что его приобщение к насилию началось лишь в период массовых сталинских репрессий 1937–1938 гг. В разное время он утверждал, что воевал в гражданскую войну в 1919 г. и участвовал в подавлении антисоветского восстания в августе 1924 г., но подобные утверждения кажутся весьма сомнительными, и, даже если Давлианидзе говорит правду, не этот опыт сформировал его характер. Таким образом, в отличие от коллег по НКВД в России и в других местах Советского Союза, Давлианидзе, находясь в относительно спокойной Грузии, видимо, имел небольшой опыт (а то и вовсе никакого) приобщения к жестокости во время Первой мировой войны, революций 1917 г. и гражданской войны[2000]. Таким образом, довод Линн Виолы об обусловленности «экосистемы насилия» предшествующим опытом участия в репрессиях, похоже, не применим к случаю Давлианидзе. До того как Давлианидзе летом 1937 г. был переведен со своего периферийного поста в Чиатуре в 4-й отдел НКВД Грузинской ССР, ставший центром проведения массовых репрессий в Грузии, он, очевидно, не знал о новой политике применения методов насилия на допросах для выбивания признаний и доносов, а также использовании полученной таким путем информации как единственного и достаточного основания для вынесения обвинений и проведения дальнейших арестов. Возможно, он вначале был даже удивлен, столкнувшись с такой практикой. Начав работу в 4-м отделе, Давлианидзе в первую очередь доложил народному комиссару внутренних дел НКВД Грузии Гоглидзе об использовании подобных методов его сослуживцами, Хазаном, Кримяном и Савицким[2001], и только после обращения Берии к сотрудниками органов госбезопасности с разрешением использовать методы физического воздействия на допросах Давлианидзе понял «сигнал» и сам стал их применять[2002].

В новой ситуации Давлианидзе, видимо, быстро освоился и стал преуспевать. Его склонность к подозрительности и доносительству попала в благоприятную среду. Дело Давлианидзе показывает, как сама ведомственная атмосфера в НКВД подталкивала к нарушениям законности. Защищенные покровительством руководства органов госбезопасности и партии, а также властью, данной им этим руководством, следователи уверовали в свою всесильность, что еще более усиливалось осознанием «непрозрачности», то есть закрытости процессуальных действий для контроля, и отсутствием подотчетности. Соперничество и взаимная подозрительность в сочетании с тем фактом, что именно такое поведение было критерием оценки их работы, поощряло следователей к использованию любых методов и уловок для достижения быстрого роста числа арестов и признаний. Следует добавить, что Давлианидзе и его современники не были знакомы с концепциями главенства закона, даже в советской интерпретации этого главенства как «социалистической законности». Как доказывал на суде сам Давлианидзе, ни он, ни его коллеги не имели юридического образования или иной подготовки, и только значительно позже он стал задумываться о смысле и значении подобных концепций[2003]. Давлианидзе не уклонялся от использования методов насилия, но, в отличие от Берии и некоторых других своих коллег, он, видимо, не усердствовал в избиениях и пытках задержанных и не получал от этого особого удовольствия, предпочитая подписывать приказы и заставлять это делать своих подчиненных.