Чекисты рассказывают... Книга 2-я

— Я же предупреждал вас, господин Зильбер, с моей дочерью вам вряд ли удастся установить контакт... Как видите, даже сфабрикованная вами без моего ведома газета не очень-то помогла... Вы не сделали необходимых выводов из информации Коха, из моих комментариев к этой информации... Я уже не говорю о личной просьбе. Я имел честь просить вас, господин Зильбер, не впутывать девушку... Вы не пожелали внять этой просьбе... Потратили много средств, энергии, времени, подвергали риску себя и других... А польза какова?

— Профит еще будет, господин Эрхардт... Смею вас заверить. Контакт с литератором многого стоит. А что касается личных просьб... Что мне вам сказать? Сентиментальность — опасная болезнь...

Бахарев по-прежнему продолжал встречаться с Мариной. Ей показалось, что он остепенился, его не тянет больше в рестораны, к шумному застолью. В чем дело? Марина терялась в догадках. И была среди них такая, что не давала покоя: вероятно, его вызывали, с ним беседовали, предупреждали? И восстанавливая в памяти свой разговор с Птицыным, она думала: неужели так? А почему, собственно, должно быть иначе? О, если бы она сама могла рассказать ему о той беседе. Не может. По крайней мере сейчас. После злополучного обеда на ВДНХ Бахарев счел нужным прийти к Марине и в свойственном ему шутливом тоне извиниться за то, что не сдержал слово, не пришел к ней: «Ваш рыцарь просит нижайшего снисхождения. Турист, Мариночка, оказался существом в высшей степени болтливым и любознательным. Даже сюжет моей будущей повести заинтересовал его...» Николай со всеми подробностями передал ей беседу с Зильбером. И от него не ускользнуло испуганное выражение лица Марины. Для Бахарева уже бесспорно — Ольга, а не Марина наводила «туриста» на след. И все, что произошло тогда в ресторане ВДНХ, — не искусно разыгранная сцена. Надо успокоить ее, объяснить... Рано. Да и поймет ли? И он старался убедить себя: должна понять, она же умница... Скорей бы. И тут же: умей ждать, Бахарев. А она ждать не хотела. Она была настойчива, требовательна.

Иногда Николай куда-то исчезал на несколько дней, но накануне всегда предупреждал: «Буду работать. Легко пишется...» Как-то она спросила его: «Когда же выйдет из печати твоя книга? Ты уже давно получил аванс». Он тяжело вздыхал и сетовал на издательство: «Перенесли в план будущего года».

В эти дни Бахареву и Марине все реже удавалось оставаться вдвоем. У них появился почти постоянный спутник — Ольга. Она всегда находила повод прийти к Марине именно тогда, когда там был Николай, и уйти именно в тот час, когда Бахарев собирался домой. Хозяйка нервничала, иногда даже грубила Ольге. Та делала вид, что не понимает, в чем дело, и продолжала... приходить.

...Ольгу арестовали в Бресте, когда она уезжала домой на каникулы. Все, что предшествовало предъявлению постановления на арест, она восприняла с поразительной невозмутимостью — ни тени смущения, тревоги. Когда ее пригласили в административное здание КПП для осмотра личных вещей, она с холодной вежливостью сказала:

— Сейчас, вероятно, придет носильщик?

— Да, конечно...

— Благодарю вас. — И всем своим видом подчеркнула: да, я понимаю, у вас такая служба. — Пожалуйста — вот все мои вещи... Видимо, тут какое-то недоразумение.

Капитан, производивший обыск, не торопился. Он аккуратно вынимал из Ольгиного чемодана одну вещь за другой, внимательно рассматривал белье, обувь, платья, блузы, шерстяные кофты, всякие безделушки, русские сувениры, бутылки коньяка и пакеты с кофе. Понятые — механик железнодорожного депо и врач медпункта — задремали в мягких креслах. Ольга села рядом с понятыми. Вынув из сумочки губную помаду и зеркальце, принялась освежать бледную краску на губах. Потом спросила: «Разрешите курить?» — словно все происходящее ее не касалось и уж, во всяком случае, не волновало.

Так прошло не менее часа.

Капитан занес в протокол последнюю запись под номером 27. Каллиграфическим почерком было выведено:

«Сувенир — тульский самовар. Цена не обозначена».

Ольга повернула голову в сторону капитана и, улыбаясь, спросила:

— Это, кажется, все? — Пожалуй, впервые в ее голосе прозвучало нетерпение.

И с той же неизменно холодной вежливостью последовал ответ капитана:

— Простите, это еще не все. Разрешите посмотреть вот эту сумочку?

И он потянулся к лежавшей перед Ольгой на круглом столике черной кожаной сумочке. Понятые, впервые за два часа услышав человеческие голоса, встрепенулись, закашляли, заерзали на своих креслах и даже привстали.

Сидевший у окна Птицын все время пристально наблюдал за Ольгой. Он подметил, как круто изогнулась ее искусно подчерненная бровь, как слегка порозовело бледное лицо и задрожали пальцы, ухватившиеся за ремешок сумочки.

— Разрешите...

Ольга разжала пальцы.

— Пожалуйста...