Чекисты рассказывают. Книга 3-я

Итак, Рут Смиргиц близка с Мальтом, точнее, была близка. Теперь Сологубову стало ясно, почему он потерпел неудачу, когда еще до поездки в Англию дважды пытался завести с нею беседу о новом заместителе шефа «Службы-22». В первый раз она уклонилась от разговора, найдя подходящий предлог. А во второй определенно дала понять, что не желает говорить на эту тему. И Сологубов больше не возвращался к ней, опасаясь показаться навязчивым. Тем более что поведение самой Рут, ее попытки сблизиться с ним с некоторых пор казались Сологубову далеко не бескорыстными: он считал, что Смиргиц специально подставлена к нему, что все это двойная игра, тайно продолжающаяся проверка. Он начал умышленно уклоняться от встреч, потом уехал в Лондон, и их связь окончательно оборвалась.

Но теперь обстоятельства резко изменились. Прерванные отношения с Смиргиц, пожалуй, придется восстановить, сделать их более близкими и доверительными. Что касается старых подозрений, то они полностью остаются в силе. К этому надо быть готовым. Предстоит, можно сказать, единоборство на равных: чья возьмет?

Наладить былые отношения, как Сологубов и предполагал, оказалось делом несложным. Рут и до этого, встречая его в коридорах служебного здания, была неизменно приветлива, мило улыбалась. А тут подвернулся удобный предлог для встречи: капитан Холлидз попросил Сологубова отнести переводчице один документ. Это было в первую пятницу августа. В крохотном кабинетике с кактусами на подоконнике Рут работала одна. После нескольких минут непринужденной пустой болтовни Сологубов как бы между прочим пригласил ее на субботу в кино. Рут охотно согласилась.

Однако прошло немало дней, прежде чем он почувствовал себя готовым к решающему разговору. Ему казалось, что без достаточной предварительной подготовки из этой затеи ничего не получится — Рут или отвергнет, как прежде, предложенную тему о Мальте, или просто пропустит мимо ушей. И тогда считай, все пропало — вновь возвратиться к этому разговору будет уже невозможно. Надо было действовать наверняка.

Наконец подходящий момент представился. Рут была в прекрасном расположении духа, много шутила, смеялась. Они только что пообедали в ресторане и теперь сидели на скамейке в Ботаническом саду, под могучим старым каштаном. Тут-то Сологубов и сказал, что с некоторых пор его мучительно беспокоит одно обстоятельство.

— Я слушаю тебя, Петер.

Закинув светловолосую голову, сложив на высокой груди руки, Рут с закрытыми глазами благодушествовала под мягким, рассеянным густой листвой солнцем.

— Скажи мне: Мальт приехал из Франкфурта сюда, в Мюнхен, из-за тебя? — требовательно спросил Сологубов.

Блаженное оцепенение сразу покинуло Рут. Она открыла глаза, удивленно повернула к нему тонкое загорелое лицо.

— А почему ты об этом спрашиваешь?

И Сологубов рассказал ей все, что слышал в бильярдной служебного буфета. Потом спросил:

— Это правда?

— В основном, да.

— Меня интересует не прошлое, а твои отношения с Мальтом теперь.

— Неужели ревнуешь, Петер? — Рут улыбнулась.

Когда она спросила об этом, Сологубов сразу проникся уверенностью, что разговор попал в нужное русло. По крайней мере, теперь он твердо знал, в каком направлении надо вести сегодняшнюю беседу и строить свои отношения с Смиргиц впредь.

— По-моему, для ревности нет оснований, — уже без улыбки, задумчиво продолжала Рут. — Хотя похоже, что Мальт действительно ищет сближения.

— А ты?

— Я его ненавижу. Он поломал мне жизнь.

— Но он любит тебя?

— Если бы любил по-настоящему, не женился бы на американке, которая старше его почти на десять лет.

— Почему он это сделал?

— Эта плоскогрудая леди из влиятельной семьи. Она помогла бешеному нацисту прижиться у американцев и сделать карьеру.

— Значит, Мальт в прошлом фашист?

— Да, прежде был фашист, — она мрачно усмехнулась, — а теперь, как это квалифицировали бы русские, реваншист.

— А кто в таком случае ты?

— А что я? Я была только техническим работником. Стучала на своей машинке в штабе сухопутных сил вермахта, стенографировала, делала переводы... А теперь служу самодовольным мужланам янки — они хорошо платят. Но, если быть откровенной, мне они противны, в душе я презираю их.

— За что же такая немилость?