Чекисты рассказывают. Книги 1-7

Полежав еще некоторое время, узник медленно поднял голову. В метре от него, скорчившись в три погибели, лежал человек в грязной, прожженной солдатской шинели, старой красноармейской ушанке, плотно завязанной под заросшим подбородком. Незнакомец тихо застонал, пошевелился, но глаза не открывал. Узник пристально всмотрелся в гостя: «Кто он? Друг? Враг? Не подсада ли?» — и решил первым не заговаривать. Он свернулся в комок и попытался заснуть… Но ему мешало уснуть письмо с воли.

Все же он заснул и спал долго. Пришел в себя от пинков и ругани тюремщика.

— Эй ты, барин! Разлегся! Не у тещи в гостях!

Он приподнялся с пола, но встать сразу не мог, а тюремщик злобно орал:

— Сколько тебе говорить, зараза? А ну встань!

Он напрягся и медленно поднялся во весь рост. Ноги дрожали, подгибались: он едва держался, его шатало. Яркий луч фонаря слепил воспаленные и отвыкшие от света глаза. «Держись, брат, держись, — подбадривал он себя. — Надо выстоять. Непременно выстоять!» В камеру вошли еще двое: надзиратель с повязкой полицая на рукаве и второй — помоложе, в немецкой форме, с автоматом. Немец молча, пристально смотрел на узника, мотнул головой: «Ведите!» А узник вдруг обрел силы: в его памяти всплыло письмо с воли. У него сразу полегчало на душе, даже будто потеплело в камере-холодильнике и боль в избитом теле стала меньше. Улыбка мелькнула на его измученном лице.

— Ну, ты чего скалишься? — завопил полицай. — Не радуйся, не на гулянку повезут… Марш в коридор!

— Форвертс! Шнеллер! — крикнул немец.

Шаркая ногами по бетонному полу, узник медленно вышел в коридор. Держась руками за ледяные железные перила, спустился по крутой каменной лестнице, а в голове все яснее складывалась новая линия поведения на предстоящем допросе. «Спасибо, товарищи. Вовремя подсказали. Посмотрим теперь, кто кого!» — подумал он и даже прибавил шаг.

Пока шли к воротам через тюремный двор, узник жадно вдыхал морозный воздух, размахивал руками, старался размять избитое тело. Ветер бросал в лицо крупные хлопья снега.

Он ловил ртом снежинки, жадно слизывал с губ капельки воды.

За воротами стоял автофургон. Арестант усмехнулся: «Каждый раз в новом экипаже возят. Видать, боятся, чтобы партизаны меня не отбили». Полицай тихо свистнул. Одна половинка двери распахнулась. На землю тяжело соскочили три пожилых полицая с белыми повязками на рукавах. У каждого — карабин, подсумок на поясе.

— Ну как, орлы, готовы?

— Как штыки! — отозвался тот, что был в полушубке и новой черной каракулевой шапке. Он хрипло загоготал…

— Да-а, чую аромат! А не перебрали?

— Как всегда, по погоде, не больше.

— Ну-ну! Вот вам пассажир. Принимайте и трогайте. Запомните и зарубите на носу, штоб с головы этого арестанта, промежду прочим политического, ни один волос не упал, покеда вы его доставите. Я тебя, Ноздрюк, как старшего спрашиваю: ясно?!

Полицейский приосанился.

— Ясно.

В плотно закрытой машине было холодно и темно. Острый запах гнилых овощей вызывал тошноту. На поворотах машина со скрипом кренилась.

Конвоиры время от времени включали фонарь. Освещали узника, сидевшего на скамье у окна кабинки, забранного железной решеткой, а с другой стороны задернутого занавеской. Хотели убедиться, не сбежал ли, часом. Полицаи, получившие строгий приказ от тюремного начальства охранять узника, были недовольны. Им хотелось показать арестанту, что они кое-что значат. И они начали задирать его.

— Сидишь? Молчишь? Правильно делаешь! Песенка твоя уже спетая. Полная хана тебе обеспечена.

— Чудно как-то получается, черт бы вас задрал, партизан да подпольщиков! Ну чего добиваетесь? Через вас, паразитов, и нам никакой жизни нету. Сидели бы мы в тепле и сытости, а тут ночами гоняют, как собак! Угомонились бы уж… Сила у них ого какая! Да и мы люди не маленькие!

Партизан усмехнулся и спросил:

— А чего это вы, господа хорошие, тогда такие злые, коль люди «не маленькие», а? Или хозяева мало платят за верную службу? Или страшновато по ночам разъезжать?

— Что-о-о?! — взвыли они хором. — А кого ж это нам страшиться? Таких вот доходяг, как ты? Ха-ха!

Тут же включили фонари. Свет направили на партизана, но и он разглядел их плохо выбритые рожи бывших уголовников.

С каким бы удовольствием они прикончили его, посмевшего так смело и прямо сказать им, кто они такие, но не имели на это права. И ему вдруг стало смешно. Ах письмо, сколько ты придало сил!

Автофургон остановился у подъезда городской комендатуры и длинно просигналил. Конвоиры вывели узника из машины и с рук на руки передали немецким солдатам. Те привели его в просторный кабинет с двумя широкими окнами, задернутыми плотными шторами. В кабинете все было так же, как вчера и позавчера: до блеска натертый паркетный пол, огромный стол, портрет Гитлера на стене, за столом здоровенный немецкий майор, следователь Шранке. Только сам узник чувствовал себя по-другому.

Один из солдат грубо толкнул его прикладом в спину, и он плюхнулся на табурет перед столом следователя. На этом табурете он уже просидел семь длинных и страшных ночей. Не раз падал с него, теряя сознание от зверских побоев.