Чекисты рассказывают...

Мне было поручено выехать на место событий, расследовать дело, арестовать и доставить в Ташкент зачинщиков. В помощь снарядили одного конного красноармейца. Ни начальник отдела, ни я не знали положения на месте, не представляли себе, что такое горный кишлак, где только что баи совершили убийство и где практически они хозяйничали.

На лошадях мы доехали до селения, но перебраться на другой берег Чаткала, где находился сельсовет, не смогли. Мост через поток, сожженный осиповцами, восстановлен еще не был, единственным средством сообщения оказался трос с люлькой. Пришлось красноармейца оставить с лошадьми на этом берегу, а самому в люльке преодолевать ущелье. Причем и этот способ не был всем доступен. Только мандат Особого отдела открыл мне путь на противоположный берег.

Был уже вечер, когда я пешим добрался до Бурчмуллы и отворил дверь сельсовета.

Не откладывая дела, стал вызывать жителей кишлака и расспрашивать об убийстве. Первый вопрос: кто подстрекал к убийству председателя коммуны и кто убивал? Видимо, представителя власти уже ждали, поэтому результат допроса был подготовлен местными баями. Все отвечали одинаково: чьи руки поднимались — не разберешь, кто первый замахнулся — неизвестно. Иначе говоря, все виновники, всех надо судить. Заговорщики провели большую работу. Я не сомневался, что были пущены в ход угрозы, подкуп, во всяком случае целый кишлак отвечал по подсказке. Никаких отступлений, никаких вариаций, точная формулировка: не знаем, не видели, все виноваты.

Баи действовали довольно логично. Приезд следователя — явление кратковременное, поговорит, пошумит и уедет, а сельчане останутся здесь, в горах, за многие километры от города, от власти, от ЧК и, как прежде, под началом богатеев и мулл. Тому, кто проболтается, житья в кишлаке не будет, он исчезнет бесследно в пропасти или на дне Чаткала. И, зная это, дехкане упрямо повторяли одно и то же — не знаем, не видели, все виноваты.

Действительно, какова сила одного, пусть даже вооруженного человека. У него и коня-то нет, оставил где-то за рекой, убежать не на чем. А о том, чтобы убежать, я стал подумывать на второй день следствия. Чем больше я проявлял настойчивость в допросах, тем глуше, сдержаннее отвечали подследственные. Мимо окон постоянно мелькали странные силуэты, ночью к дверям подкрадывались неизвестные и, притаившись, слушали, что я делаю. Сторож сельсовета, приносивший мне светильник и еду, интересовался, стреляет ли мой пистолет и на каком расстоянии можно убить человека. Он же советовал мало спать ночью.

К концу второго дня я прервал допрос, так как заметил уже слишком оживленное движение за окнами. Создавалось впечатление, что весь кишлак собирается около сельсовета. Я встал и подошел к распахнутой раме. Уже темнело. Косые лучи солнца освещали багровым светом вершины Чимгана. Улицы кишлака, погруженные в сумерки, скрадывали притаившиеся у ворот и калиток тени. И все это вокруг сельсовета. Тревожная ночь подступила к горному селению.

Что делать? Мне приказано выявить и арестовать зачинщиков самосуда. За два дня я ничего не выяснил. Оставаться дальше в кишлаке — значит еще больше накалить обстановку. Баи ведут тайную войну против меня, и она вот-вот станет явной. Видимо, сегодня ночью что-то случится. А что, если пойти навстречу врагам, — арестовать двух-трех человек из числа этих негласных властителей селения. Ведь они убили председателя коммуны, передового дехканина, сына революции. Даже самый элементарный принцип справедливости требовал расплаты за кровь посланника Советской власти. Если отступить от этого принципа, что подумают бедняки, у кого им искать защиты и поддержки? Большевики призывают их вступить на новый путь, а когда они делают первый шаг, никто не протягивает им руки. Страшный вывод! Столкнувшись с проблемой наказания не на бумаге, не на судебном заседании, а прямо на месте преступления, начинаешь понимать, насколько важна и необходима кара по отношению к врагам.

Ко мне приходит отчаяние, злость — как непростительно глупо, что я оказался здесь один. Враг должен видеть нашу силу, нашу способность карать за преступление. Маленький браунинг в моих руках — и это все. Смешно даже надеяться на несколько патронов.

Предположим, я остаюсь. Предположим большее, принимаю бой, а что он произойдет, в этом уже нет сомнения — атмосфера накалена. Со мной случится то же, что и с председателем коммуны. Поможет ли это распутать клубок, найти зачинщиков? А наказать всех, просто мстить — бессмысленно. Жертвами окажутся невинные люди, может быть, те самые бедняки.

Вот каков он — рубеж преступления и наказания. Можно ли его переступить? Видимо, нет.

Второе преступление не должно совершиться в кишлаке. Я собираю бумаги, складываю их в портфель. Сторож как будто ждал этого. Молча входит, засвечивает коптилку, ставит передо мной поднос с чайником и двумя лепешками.

Спрашивает холодно:

— Уезжаешь?

— Да.

В глазах старика вспыхивает радостная искра. Ему не хочется, чтобы в его кишлаке снова пролилась кровь.

— Если собрался, уезжай сейчас, — советует он.