Челкаш

Не жалует Пузан и дворников с их мётлами, вёдрами, тележками. И портят ему кровь воробьи и голуби, и, само собой, кошки. Всю эту живность он неистово облаивает и ближе, чем на десяток метров, к дому не подпускает. Ну а увидев знакомых кобелей, Пузан просто приходит в ярость: скалится, рычит, подпрыгивает на месте — всем своим видом показывает, что сейчас сиганёт с балкона и разорвёт всех в клочья. Другое дело сучки. Заметив собаку-девицу, Пузан преображается: его мордаху озаряет улыбка, он возбуждённо топчется на месте — почти танцует, ласково поскуливает — почти поёт. Со стороны подумаешь он самый галантный парень в округе. Местные сучки прекрасно знают, каков он на самом деле, и на его потуги не обращают ни малейшего внимания. Но приблудные… те, дурёхи, подойдут к балкону, разинут пасть и пялятся на моего лопоухого соседа, внимают его «песенкам».

Пузан — коротконогий, вытянутый, как кабачок, с длинными висячими ушами. У него белые лапы, живот и грудь; на спине коричневая полоса, словно накидка, а на серьёзной физиономии под глазами набрякшие мешки. Как все толстяки, Пузан выглядит неуклюжим; на самом деле, если надо, скачет хоть куда!

Уходя на работу, хозяева Пузана, чтобы он не залёживался и делал разминки, оставляют открытым балкон; чтобы не скучал, включают ему радио, а чтобы не пугался, когда стемнеет, в прихожей зажигают свет. Но Пузан всё равно тяжело переносит одиночество. Наведёт порядок во дворе, послушает радио и мучается от безделья, то и дело с сиротским видом заглядывает в мою комнату (наши балконы смежные).

— Ну что, разбойник, поднял весь дом чуть свет, — брошу я.

И Пузан немного сконфузится, зашмыгает носом, потом довольный, что я заговорил с ним, повертится на месте, заберётся лапами на разделительную перегородку и начнет стонать, канючить — прямо говорит: хочу к тебе.

— Ладно, — машу рукой, — залезай. Но уговор такой: ко мне не приставай. Учти, у меня нет времени тебя развлекать. Я человек занятой, мне картинки надо рисовать, зарабатывать на жизнь.

Я помогаю Пузану — нескладёхе перелезть ко мне. В благодарность он лижет мне руки, трётся башкой о брюки, но я продолжаю объяснять ему что к чему.

— Ты же прекрасно знаешь, я теперь живу один и помощи мне ждать не от кого. Жена меня бросила. Ей, видишь ли, надоел я бессребреник… Где ей понять меня? Так что теперь я, можно сказать, покинутый…

Пузан сочувственно выслушивает меня и бодается — брось, мол, всё перемелется.

— Ну иди ложись у шкафа, смотри телевизор, — я включаю Пузану мультфильмы, сам возвращаюсь к столу.

Пузан минут пять без особого интереса смотрит на экран, потом подходит, теребит меня лапой, корчит гримасы, закатывает глаза — это означает «давай повозимся» — поборемся или побегаем, или потянем тряпку, что ты, в самом деле, уткнулся в свои бумажки!

Я немного почешу его за ушами и хмурюсь.

— Слушай, Пузан, я же тебе сказал, у меня работа. И ещё надо в магазин сходить, купить еду, приготовить. Так что дел по горло. А тебе лишь бы валять дурака. Лучше почитай книжки. Ты всё же личность, а не пустоголовый оболтус!

Я раскладываю на полу книги с цветными иллюстрациями. Пузан ложится, внимательно рассматривает страницы, делает вид, что читает. На его лбу собираются складки, время от времени он многозначительно причмокивает и, как бы размышляя, тянет:

— Да-а!

Корчит из себя философа. Если в этот момент в коридоре зазвонит телефон, Пузан вскакивает и, опережая меня, подбегает к аппарату, носом сбрасывает трубку и сипло тявкает.

Так проходит два-три часа, затем я собираюсь в магазин, а Пузана зову на балкон.

— Всё, пообщались, скрасили друг другу одиночество и хватит, полезай к себе.

Но пёс посмотрит на меня таким страдальческим взглядом, что мне ничего не остаётся, как выдавить:

— Ну так и быть, тащи ошейник с поводком.

На радостях Пузан почти самостоятельно преодолевает разделительную перегородку и в своей комнате, сшибая стулья, несётся в прихожую. Я слышу, как он подпрыгивает, шлёпается, зло урчит оттого, что не может достать свои причиндалы. Наконец раздаётся грохот — явно рухнула вешалка — и в проёме балконной двери появляется запыхавшийся Пузан с ошейником и поводком в зубах, при этом он ещё умудряется изобразить победоносную улыбку.

На улице Пузан ликует от счастья: высунув язык, безудержно вертится из стороны в сторону, отчаянно виляет хвостом; точно узник, внезапно получивший свободу, радуется абсолютно любой погоде и уже не бурчит на велосипедистов, а ко всем прохожим просто-напросто лезет целоваться. Особенно к девушкам.

На «ничейной территории» он великодушно позволяет разгуливать голубям и кошкам; при встрече с соперниками-кобелями только гордо отворачивается, а сучкам выказывает безмерную любовь, при этом бахвалится мускулатурой, выпячивает грудь — паясничает, одним словом. Что меня удивляет — Пузан издали безошибочно определяет пол собаки — по походке и «выражению лица». Я, пока не подойду и не загляну под живот, не установлю, а он определяет без промаха.