Челкаш

Дед распахнул передо мной калитку в сад и подтолкнул вперёд. В саду росли яблони и сливы, а в глубине, за прямыми, как свечи, берёзами, виднелся затянутый ряской пруд.

Не успел я сделать и двух шагов, как к нам радостно бросилась маленькая, облезлая от линьки собачонка с чёрной кляксой на ухе. Дед познакомил нас, назвав собаку Куклой, и пояснил:

— Кукла — умница. Следит за порядком в саду. Всех кур знает, а чужих не подпускает. Я не могу распознать, какие свои, какие чужие, а она различает… И куры её любят. Когда она спит, прямо садятся на неё, а цыплята — те прямо в шерсть к ней забиваются.

Поняв, что о ней говорят, Кукла завиляла хвостом и стала прислушиваться, что творится в саду, как бы подтверждая слова деда о своей ответственности за всё происходящее там, среди деревьев.

Откуда-то из-под ног собаки вынырнул огромный серый кот. Он потянулся, выпустив когти из мягких лап, и стал тереться о дедов ботинок.

— Васька, — сообщил дед, наклонился, погладил кота, и тот зажмурился, выгнул спину, замурлыкал.

Мы вошли в сад, и я увидел петуха и десяток кур. Когда я приблизился, петуха охватило неясное волнение, он подскочил на месте, словно его подбросила пружина, громко закудахтал, принял вызывающую позу и бросил в мою сторону грозный, пронизывающий взгляд. Заслышав петушиный крик, куры сбежались к своему повелителю и с рабской покорностью стали заглядывать ему в глаза. Одна из кур замешкалась и подбежала к петуху несколько запоздало. Петух оттопырил крыло, недовольно потоптался и клюнул нерасторопу.

Тогда я подумал, что петух попросту безжалостный тиран, но на следующий день заметил, как одна из его легковесных дам подлезла под изгородь и стала красоваться перед соседским петухом, а когда вернулась, петух деда проявил удивительное милосердие: не стал её клевать, а только поучительно побурчал, как бы давая возможность исправиться.

А ещё через несколько дней я сделал открытие, что куры вовсе и не трепещут перед петухом, а спешат на его голос, думая, что он зовёт их на праздник, который у них сводился к найденным зёрнам.

Дед подвёл меня к отгороженному сеткой выгону, где кролики грызли капустные кочерыжки, рассказал, как в прошлом году крольчата подкопали выгон и разбежались по саду и как он ловил их сачком среди высокой травы. Выгон был достаточно просторным, в одном углу виднелся навес с кормом, в другом — клетки с настеленной соломой. Наевшись кочерыжек, некоторые кролики завалились на спину и стали передними лапами разглаживать уши, а задними болтать в воздухе — явно показывали, что вполне довольны своей жизнью.

Мы стояли около выгона, смотрели на кроликов, как вдруг сзади я услышал топот и сопение. Обернулся — передо мной стоит бычок, а из-за его спины выглядывает лосёнок.

— Неразлучные друзья, — сказал дед и почесал бычка за ухом, а лосёнка потрепал по загривку. — Петьку, лосёнка, я подобрал весной. Вытащил из болота. Уже захлёбывался. Ещё сосунком был. Слабый, еле стоял на ногах, но пошёл за мной. Видно, мать потерял. Так и пришли в деревню: я впереди, он за мной. Выходил его, отвёл в лес, а он вернулся. Вот уж третий месяц живёт. С Борькой подружился.

Вначале я подумал, что у телят крепкая дружба: пока дед их ласкал, они стояли, прижавшись бок о бок, но стоило деду достать из кармана ломоть хлеба, как начали отталкивать друг друга, причём напористый Борька явно теснил своего длинноногого собрата. Здесь надо отдать должное деду — он разделил лакомство поровну и Петьке первому протянул кусок, придав этому жесту определённое воспитательное значение, как бы поощряя скромность и пресекая настырность.

Но через несколько дней я оценил глубину дружбы этих телят. Я вывел их попастись на окраину деревни, и внезапно Петьку начал облаивать какой-то пёс; Борька тут же подбежал и выставил навстречу собаке лоб с вздувшимися бугорками.

В нескольких шагах от выгона за деревьями возвышался сарай; когда мы к нему подошли, с крыши прямо деду на плечо прыгнула ворона. Истошно прокаркав, она стала клювом тихонько пощипывать дедово ухо, прямо говорила: «Обо мне не забудь!» Дед достал из кармана тыквенные семечки и рассыпал их перед сараем. Ворона спрыгнула на землю и, прижав одно семечко лапой, начала его размашисто долбить.

— Кворушка, — улыбнулся дед. — Очень смышлёная птица: сухарик в воде размочит, ежели сыта, отнесёт в укромное местечко, прикроет пучками травы, про запас… Купаться любит в пруду. На гусят покрикивает, ежели те расшалятся, помогает Кукле следить за порядком… А под сараем у погреба живёт ёж, — продолжал дед, когда мы отошли. — Он здесь вместо кошки. Прижился, потому что в сарае мышей полно. Наш Васька-то старый, мышей уже не ловит. Ёж и пчёл пугает. Подбежит к соседскому улью и начнёт топать задними лапами да ещё сопит и фыркает, а то и дует в леток. Осерчают пчёлы, набросятся на него, а он хитрый. Свернётся и ждёт, пока их побольше усядется на иголки. Потом и стряхнёт всех в пыль и начнёт на них кататься проказник. Раз я застал его за этим занятием, отругал как следует.