Челленджер

Прекратив ковыряться в аквариуме, Тим воровато оглянулся мне вслед. "Детский сад!" – в бессильном негодовании думал я, топчась перед закрытой дверью, – "Воспитательница в угол поставила. И что теперь? Не стоять же тут, в самом деле". Вчера, как назло, я забыл лэптоп и потому совершенно не представлял, чем теперь заняться. Может постучаться и попросить? Но ведь Ариэль назло не отдаст, выслушает со скорбным видом, скажет нечто пафосное и сделает какой-нибудь нравоучительный жест. Хорошо ещё, если без Древней Греции обойдётся. Педагог хренов. Нет уж, увольте. Этого наслаждения я ему не доставлю.

Сунув сумку под стол Стива, я вышел из офиса и, не желая ни с кем встречаться, распахнул дверь на лестницу и побрёл вниз. День выдался знойный, но пасмурный. Низкое небо, затянутое грязными кучевыми облаками, нависало над унылым городским ландшафтом. В липком воздухе ни малейшего дуновения. Душно. Тихо. Машин почти нет. Людей тоже.

Миновав несколько кварталов, я натыкаюсь на автомат Кока-Колы. Похлопав по карманам, нахожу лишь мятую пачку сигарет. Достаю последнюю, мстительно комкаю, затем отшвыриваю упаковку и ещё раз обшариваю карманы. Зажигалка не обнаруживается, и я понуро плетусь дальше.

Между зданиями открывается полупустая парковка, ограждённая высокой стеной. Стена белая, и эта белизна резко выделяется на фоне преобладающих сероватых тонов. Я останавливаюсь. В стене с неведомой целью вырезана прямоугольная дыра. Поверхность с дырой напоминает обрамление большой картины – уютный скверик, заросший буйной травой и окружённый высоким кустарником, чуть поодаль, под раскидистым деревом – скамейка и едва натоптанная тропинка.

Я сразу понимаю, что мне туда. Проскользнув между машинами, упираюсь, подтягиваюсь и, перекинув ногу, усаживаюсь на краю дыры. На торце стены – спичечный коробок. Подобрав его, я спрыгиваю в сад. Выбравшись на тропинку, осторожно иду, любуясь затерявшимся в безвременье чудесным уголком, а под подошвами приветливо похрустывает мелкий гравий.

Опустившись на скамейку, достаю спички и закуриваю. Лёжа на спине, лениво затягиваюсь, выпускаю дым и смотрю на едва колеблющуюся листву, по которой скользят мягкие тени. Закрываю глаза, и тени, не желая расставаться со мной, продолжают скользить, растворяясь и навевая прозрачные мысли.

Вспоминается наша первая встреча. Мы на берегу, в ушах шуршит ветер, ласково журчит песок, а меж низкими столиками мерцают фонари. Ира наклоняется и спрашивает…

А теперь мы в машине, она обращается ко мне, я смотрю на неё, и она так прекрасна, что я забываю вопрос и лишь крепче стискиваю руль. Она держится легко и непринуждённо, в ней нет ни жеманства, ни смазливого кокетства, от которых я так устал на наркотических тусовках и всевозможных пати. И, уже почти отчаявшись, долго искал это, прозябая в клубах, закрытых вечеринках и продвинутых фестивалях на открытом воздухе, среди лицемерного веселья, бессмысленных разговоров и ненужных случайных знакомств, от которых на утро остаётся только мутный осадок стыда и разочарования. Неужто мне каким-то чудом удалось повстречать в этом городе, куда я выходил, как астронавт на поверхность враждебной планеты, облачённый в накрепко сросшийся с кожей панцирь из безразличия и цинизма, что-то настоящее, светлое и искреннее?

Её тон, голос, то, как она смотрит, возвращают меня в давно забытый мир. Мир, который поблёк, растрескался и осыпался где-то там, между первыми дорожками кокаина или позже, много позже, в часто повторяющихся затяжных депрессиях. Я незаметно любуюсь каждым её жестом, и каждое слово кажется мне откровением.

Осознание всего этого накатывает почти сразу, после нескольких приветственных фраз. Я робею, инстинктивно пытаясь скрыть смущение, и от этого мой тон становится напорист и резок, и я принимаюсь хвастаться больше обычного. Я несу какою-то околесицу, подкрепляя её выразительными жестами, и моего самообладания хватает лишь на то, чтобы фильтровать наркоманские словечки и не скатиться в откровенную жеребятину. А Ира глядит на меня и всё понимает, то есть не эту туфту, которую я сейчас зачем-то проговариваю, а то, о чём я только смутно догадываюсь и в чём ещё боюсь себе признаться.

Я замолкаю, смотрю ей в глаза, в её бездонные, восхитительные глаза, и тоже наконец что-то понимаю. Я понимаю, что весь этот спектакль пора заканчивать, и закос под героя любовника глуп и смешон, а главное, никому не нужен. А также я осознаю, что она это видит с самого начала, но это меня нисколько не задевает. Она принимает и прощает меня. Это невероятно здорово, и сжатая внутри, начавшая уже ржаветь пружина высвобождается, и мне тоже становится легко и свободно…

Она наклоняется ко мне, отбрасывая прядь волос, которую всё время треплет ветер, и в её глазах играют отблески фонарей.

– Когда мы будем целоваться? – спрашивает Ира.