Челленджер

Но есть папа Алекса. И когда в этом маленьком, искреннем ребёнке проступают перенятые у отца и по-детски утрированные плебейские социальные установки, я не знаю, как реагировать. Меня раздирают противоречивые эмоции: жалость, злость, обида и сострадание. Единственное, что неясно, – кого жалею? Себя? Алекса? Иру?

И ещё одно шкурное соображение: Ира родила другому мужчине. Куда ушли её жизненные соки? Они ушли в милое, приятное существо. Но… оно не моё. Не моё. Что это? Ревность? Расчётливость? Иногда я замечал в глубине её глаз надломленность. Жизнь матери-одиночки, которой не удалось толком устроиться в чужой стране, без алиментов и практически без родительской поддержки, подточила её. Где-то там, в пути, в нелёгкой борьбе она растеряла, отдала, пожертвовала слишком многим, чего уже не вернуть. И смотреть на это так больно и обидно, что хочется рыдать в голос и разбивать кулаки о закрытые двери.

* * *

Вы находите ЛСД плохой закуской к алкоголю? Позвольте с вами не согласиться. Маэстро, музыку погромче! Громче!

* * *

Люди делают детей, чтобы забыться. Отвлечься от страха одиночества, безысходности и, в конечном счёте, смерти. Для этого они приводят в этот холодный и жестокий мир новые человеческие существа. Эта картина видится мне фантастически ужасающей. Но что самое чудовищное – всё без толку, ведь ничего, по сути, не меняется. Ни страх, ни одиночество не исчезают, а просто отходят на задний план. Они присущи человеческой форме, и изжить их нам не суждено. Однако из века в век двуногое ради мнимого избавления обрекает на ту же пытку ещё одно, или два, или три таких же, как оно, беззащитных создания.

Из эгоистических соображений гомо сапиенс бросает в кровавую мясорубку своего потомка. Словно на расстреле, прикрываясь от пуль. Но как ни тужься, расстреляют всех поголовно! Час казни не отсрочить трусливым поступком. Амнистии не предвидится! Все это прекрасно знают, но всё равно делают, тщетно пытаясь облегчить страдания в ожидании конца.

На муки, которые родитель сам не выдерживает, он обрекает не каких-то там врагов, а детей. Своих детей! Казалось бы, самых любимых и близких существ, коим, подобно ему, придётся страдать от опустошённости, бессмысленности, никчёмности и страха той же смерти.

И несчастный потомок в какой-то момент, вероятно, примет то же решение. Родит ребёнка, то есть уже внука того первого мерзавца, не решив при этом ни одной из терзавших его проблем. И таким образом, кумулятивная сумма человеческого страдания множится в геометрической прогрессии с приростом населения и с увеличением продолжительности жизни.

Наша несчастная планета тонет, захлёбываясь в боли и ужасе. Задыхается в немых мольбах об избавлении. И при этом некоторым особо одарённым индивидуумам удаётся настолько себя обманывать, что им в каком-то сомнамбулическом забытьи кажется, будто они творят благодеяние… даруют жизнь, трах-тарарах! Это ж надо?!

Мы зажмуриваемся и улыбаемся. Мы говорим: дети – это счастье. Дети – цветы жизни. Мы умиляемся и поздравляем друг друга с каждым явлением на свет нового, заведомо обречённого, существа. А какое право мы имеем за них решать? Быть им цветами или нет. Кто сказал, что за сомнительное удовольствие стать счастьем чьей-то жизни они готовы расплачиваться грядущим страданием? С чего вы это взяли, если сами не справились?! Если не нашли внутри достаточно оправданий для собственного бытия, и вам пришлось… Да, я настаиваю, пришлось! Вам пришлось рожать, чтобы свалить на них это тяжкое бремя и взамен черпать силы и смысл жить дальше.

Возможно, родителям казалось, что они произвели потомство от избытка счастья и любви?! Чёрта с два! Всё это ложь! Во-первых, давайте не путать гормональную эйфорию юношеской влюблённости и сексуального влечения со счастьем. А во-вторых, большинство людей становятся родителями в довольно раннем возрасте, ещё мало что осмыслив, а потом уже не до того. В этом-то, в сущности, и дело. Так механизм и работает. Ибо нефиг, меньше знаешь – крепче спишь. К чему шевелить мозгами? Айда плодиться!

Это не сознательное решение, а стадный инстинкт, слепое следование общественным конвенциям. Целостному человеку нет нужды перекладывать ответственность на других, чтобы найти оправдание собственному существованию и бороться со страхом и одиночеством. Но к чему брать на себя непосильный труд, когда так удобно спрятаться за лицемерной ширмой социальной нравственности и морали?

И ещё раз, кто сказал, что дети хотят быть цветами жизни? Готовы ли они ценой собственных страданий скрасить старость дедушек и бабушек и удобрить останками почву для будущих поколений? Ведь их родители не готовы! И вы не готовы! И я тоже не готов! Мы все не готовы! Просто у нас уже нет выбора…