Человечье сердце (СИ)

— Родня? — Сашка, это было видно, не сразу понял смысл слова, видно, раньше ему не доводилось его произносить на русском. — А. Я понял… и что?

— Ты мог бы прилететь на Землю, где тебя кто-то, да ждёт, — пояснил Тимофеев. — Я понимаю, что ты ничего не помнишь. Но на самом деле это ошибка. Дело в том, что люди никогда ничего не забывают. Наша память хранит всё, что мы когда-либо видели, слышали, ощущали. И всё это можно "достать". Извлечь воспоминания можно с помощью гипноза.

Лицо Сашки окаменело. Глаза стали недоверчивыми и холодными:

— Нет, — отрезал он. Майор (ему показалось, что послышался сухой металлический щелчок замков — мальчик, сидевший через стол, как будто превратился в сейф с захлопнувшимися дверями) пожал плечами:

— Решать тебе. Неволить не станет никто.

Недоверие из глаз мальчишки не ушло.

— Я подумаю о возвращении и, если решу, приду снова, — сказал Сашка, вставая. В его движениях, в позе, во взгляде — во всём была настороженная готовность драться, мгновенно и насмерть. Но его никто не держал. Никто даже ничего не говорил…

… - Каков… — сердито процедил Янсен, глядя в закрывшуюся дверь. Тимофеев спросил негромко, глядя туда же:

— А чего ты от него требуешь? Ты что, не понимаешь — этот мальчик не землянин? В нём от землянина остались только внешность — и капелька души. Совсем капелька.

— Осталась ли? — Янсен раздражённо закрыл файл. Тимофеев улыбнулся:

— Иначе он не пришёл бы сюда, лейтенант. И мы не можем его оттолкнуть.

— Возможно, вы правы… — протянул Янсен неуверенно.

— Я прав, — майор с шипением налил себе из большого синевато-серебристого гранёного сифона запузырившуюся в стакане минералку. — Ты знаешь, сколько за время войны пропало без вести детей, которым не исполнилось ещё двенадцати лет? Порядка ста семидесяти тысяч, мы пока что точно не можем подсчитать. Большинство из них, я думаю, погибли. Но сколько живут ещё вот так, как этот парнишка? Тысячи? Десятки тысяч, может быть? Где они? Каково им? Я пошёл работать в Комиссию, потому что не могу не думать об этом, Фолька.

— А я — потому что мы победители. И потому что я хочу воплощать собой силу Земли, — Янсен сказал напыщенные слова, даже глупые. Но прозвучали они не напыщенно и не глупо.

Он хотел ещё что-то сказать — но дверь открылась снова, пропуская следующего посетителя…

* * *

Едва выйдя за ворота, Сашка на миг ощутил неистовое желание — повернуться и бежать бегом обратно к зданию миссии, требовать, просить, чтобы ему провели сеанс гипноза; пять минут бега, протяни руку — и твои воспоминания снова с тобой, и с тобой — та женщина, от которой он помнил только руки и которую иногда видел во сне, а потом, проснувшись, мгновенно и обидно забывал… вдруг она жива?! Вдруг жива… мама?!

Он отчаянно замотал головой, забыв, где находится. Нет! И сразу после этого слова пришёл страх…

…Сколько он помнил себя — он всё время жил рядом со страхами и нёс их в себе. Бесчисленные и самые разные, не отпускавшие почти никогда даже во сне. Страхи были частью его бытия, такой же неотъемлемой, как дыхание. Сашка и сам не смог бы себе объяснить, почему сопротивлялся этим страхам — тоже всю жизнь, как мог, не давал им раздавить себя. Хотя и подозревал, что как раз из-за этого его так часто перепродавали — в плачущем, умоляющем о пощаде, кричащем, избитом, униженном, растоптанном мальчишке-землянине хозяева всё равно снова и снова безошибочно ощущали сохранявшийся тонкий и делавший раба потенциально опасным стерженёк упрямой воли.

Это лишало страхи власти над мальчиком. Но не делало их меньше и слабее, нет… А с гипнозом был связан один из самых жутких и непреодолимых страхов — страх потери себя, который он испытывал, когда зелтрон, хозяин цирка, гипнозом принуждал мальчика выделывать штуки, на которые в обычном состоянии у него не хватило бы ни ловкости, ни храбрости, ни бесстыдства. Часть его сознания запоминала то, что он делал, находясь под жутким всевластным контролем — земляне не врали о том, что ничего не забывается. И снова подчиниться чьей-то воле… нет! Нет, нет, нет! Это было слишком жутко.

— Тебе плохо?

Он вздрогнул и обернулся. Оказывается, он чуть не треснулся лбом в ствол одного из к-тиирцов. Слова были сказаны по-русски, и Сашка подумал — может быть, за ним следили… а он расклеился так, что перестал наблюдать за происходящим вокруг. Непростительно!!!

На него смотрели две девчонки. Наверное, чуть помладше его самого. Одинаково одетые — в светло-синие складчатые юбки чуть ниже колен, в светло-зелёные, почти белые, рубашки с накладными большими карманами и какими-то значками на коротких широких рукавах, в одинаковых красных галстуках на шеях и одинаковых серых лёгких туфлях на загорелых, стройных, длинных ногах, чуть припорошённых до самого нижнего края юбок здешней вездесущей пылью. На белых широких ремнях висели небольшие — тоже белые — кобуры пистолетов и коричневые плоские сумки, на головах — такого же, как рубашки, цвета широкополые шляпы, повязанные белыми кисейными шарфами.