Человечек в колбе

Бэр на некоторое время сбросил с себя свою нерешительность и копотливость и написал ряд писем и статей для газет. Он призывал всех граждан и особенно лесничих и охотников помочь ему в организации музея. Многие отозвались, и в музей начали поступать всевозможные материалы. Правительство отпустило денег на постройку здания, а при музее была выстроена квартира и для самого Бэра. Это было и хорошо и плохо. Теперь Бэру было рукой подать до музея, и он никуда не выходил из дома. Он гнул спину над микроскопом и продолжал все глубже и глубже проникать в тайны зародыша. Кроме музея, он никуда не ходил и месяцами не показывался на улице.

Как-то ему пришло в голову, что недурно было бы прогуляться за городом. Музей стоял почти у городского вала, и поля были очень близко. Он вышел из кабинета, машинально оделся и пошел. Выйдя на вал, он увидел колосящуюся рожь.

Он был поражен. Дело в том, что во время его последней прогулки за городом всюду лежал снег.

— Что ты делаешь? — горько упрекал он себя, бросившись с отчаяния на землю. — Законы и тайны природы найдут и без тебя. Год, два года — какая разница? Нельзя же из-за этого жертвовать всем…

Впрочем, в следующую зиму повторилась та же история.

От такой сидячей жизни он заболел: начались приливы крови к голове и даже галлюцинации. Он совсем расклеился, и врачи советовали ему отдохнуть от работы. А тут еще со всех сторон посыпались неприятности. Умер старший брат и оставил в Эстонии родовое именье; долгов на этом именьи было столько, что нужно было немедленно ехать в Эстонию и спасать родной угол. Министр Альтенштейн, раньше очень благоволивший к Бэру, за время затворнической жизни нашего охотника успел от него отвыкнуть и начал к нему всячески придираться. Начались еще и политические волнения.

— Нужно уезжать, — решил он, и написал в Академию письмо.

Академики еще раз выбрали Бэра в Академию.

Теперь Бэр тронулся в путь окончательно (и даже не очень долго копался с укладкой своего имущества). По дороге в Петербург он даже немножко вылечился от желудочных болезней.

«Поездка на русских телегах от Мемеля до Ревеля, — писал он в своих воспоминаниях, — привела мой пищеварительный аппарат в сносное состояние и не только доказала мне с очевидностью необходимость иметь побольше движения, но и буквально вбила мне это убеждение во все члены». Он не был лишен юмора: русские дороги и русская телега действительно могут «вбить» все что хочешь «во все члены тела».

4

Русского языка Бэр не знал попрежнему, и попрежнему его не понимали ни рыбаки, ни торговки яйцами и птицей. Он надеялся продолжить свои исследования над развитием животных, но ничего у него не выходило. Тогда он махнул на них рукой и издал второй том своей книги, как он был — незаконченным. Зато он принялся читать лекции и доклады, делать сообщения и демонстрации. Он читал то на латинском, то на немецком языке.

Петербург сильно не нравился Бэру, и он то-и-дело жаловался на то, что так легкомысленно покинул Германию.

— Я говорил всегда: семь раз отрезай, а один раз примеряй, — брюзжал он, перевирая поговорку. Правда, только на этот раз он изменил своей привычке — примерить не семь, а семьдесят семь раз, прежде чем отрезать.

Но возврата не было.

Бэр принялся изучать моржа, животное, которое ему вряд ли удалось бы изучить, живя в Кенигсберге. Этот морж пробудил в нем старые мечты о поездке на Новую Землю. От Петербурга до нее было гораздо ближе, чем от Кенигсберга.

— Я хочу посмотреть, как живут моржи, посмотреть, как их бьют, а заодно и ознакомиться с природой Новой Земли, — сказал он коллегам и написал длиннейшую докладную записку об организации экспедиции для исследования Новой Земли, на которой не побывал еще ни один натуралист. Бэра очень занимал вопрос — «что может природа сделать на крайнем севере с такими малыми средствами».

В начале июня 1837 года он был уже в Архангельске, а после всякого рода приключений добрался к середине июля и до Новой Земли. 17 июля он вступил на эту «землю», доступную всего лишь несколько месяцев в году. Здесь он пробыл шесть недель, восторгаясь всем, что видел и слышал. Его поражало и отсутствие деревьев, и молчаливость птиц, и ночной лай песцов, бойких и вороватых зверьков, подходивших к самым палаткам путешественников и то-и-дело покушавшихся на их имущество. Он ловил жуков и бабочек, засушивал растения, собирал минералы. Он собрал богатую коллекцию — первую коллекцию с Новой Земли — и в начале сентября был уже в Петербурге.

Через три года он, в компании с Миддендорфом — позже знаменитым путешественником по Сибири — отправился в Лапландию^[52]. Бэр так приохотился к географии, что начал издавать вместе с Гельмесеном особый журнал «Материалы к познанию России», где давались описания путешествий, понятно, на немецком языке.