На утро он проснулся слабый, но полный радостных надежд. И сейчас же побежал в лес.
На его глазах птица ловила муху, а эту птицу хватал хищник. Он видел, как одно растение глушит другое, видел, как задыхаются деревья в цепких объятиях лиан. Он видел борьбу за жизнь. В этой войне не было пушек и винтовок, не было слышно грохота разрывающихся снарядов и свиста пуль. В лесу было тихо, и борьба шла в немой тишине, она была скрыта и медленна, но она была.
Он видел на маленьком островке Тернато, как гибли более слабые туземцы и как выживали более сильные. За эти годы он побывал на многих островах и всюду слышал рассказы о войнах туземцев, и всегда было одно и то же — побеждали более сильные и выносливые.
Великое открытие требовало немедленного опубликования. Уоллэс горел нетерпением и тут же на островке написал небольшую статейку и отослал ее в Лондон. У него не было ни библиотеки, ни музеев, ни лаборатории — его библиотекой были записные книжки, а музеем и лабораторией лес; он написал, что знал, написал кратко и сжато, но очень ясно.
Корабль захватил его пакет, привез его в Лондон, а там этот пакет попал в руки Дарвина.
— Первенство за Дарвином! — сказали друзья Дарвина.
«Если мистер Дарвин так хорошо разработал этот вопрос, я не настаиваю на праве первенства», — ответил Уоллэс на запрос из Лондона.
Он был честен и скромен.
Вернувшись в Лондон, Уоллэс привез с собой — на этот раз вполне благополучно — огромные коллекции. Ученым и коллекционерам, любителям и торговцам и просто любопытным хотелось поглядеть на замечательных бабочек и птиц и всем хотелось что-нибудь купить. А купить было что — одних бабочек было привезено 12 000 штук. Торговля пошла так удачно, что вырученных денег могло хватить надолго.
— Буду заниматься наукой, — решил Уоллэс. — Довольно таскаться по джунглям и болотам.
И вот землемер и ученик часового мастера сделался ученым. Он не имел специального образования, не имел ученых степеней, но кто мог помешать ему работать научно? И он работал.
— Я ваш верный последователь, — сказал Уоллэс Дарвину, почтительно склоняя голову перед знаменитым ученым. — Я ваш первый ученик… И если вам нужны справки по фауне и флоре Малайского архипелага, мои записные книжки и я всегда к вашим услугам.
Он знал тогда почти только то, что видел. Но видел-то он так много, что этим знаниям могли искренне позавидовать многие «книжные» ученые.
— Не знаете ли вы, почему у некоторых гусениц такая яркая окраска? — спросил его как-то Дарвин.
Это был интересный вопрос, и Уоллэс тотчас же принялся за его разработку.
Покопавшись в своих дневниках и заметках, поглядев на несколько ярко окрашенных гусениц, он додумался до своей теории так называемой «устрашающей» или — более скромно — «предупреждающей окраски».
— Этой яркой окраской гусеницы отпугивают своих врагов, — заявил он. — Их окраска издали бросается в глаза, как бы говорит: «Не тронь нас. Мы несъедобны».
И, ухватившись за это объяснение, он принялся подводить под него всевозможные случаи жизни. Он каждую гусеницу стал рассматривать с точки зрения ее окраски — «устрашающая» она или нет. Он искал на гусеницах пятен и полос, он искал таких же пятен на жуках и бабочках, он искал их всюду. Эта угрожающая окраска чудилась ему и в глазчатых пятнах бабочки «павлиний глаз» и в пятнах гусениц бражников.
— Эти пятна все равно что глаза, и птица их принимает за глаза неведомого животного — она пугается.
Он так увлекся этой окраской, что мечтал о грандиозном опыте: попробовать перекрасить в угрожающие цвета тысячи гусениц, выпустить их на волю и посмотреть, что из этого выйдет. Только недостаток времени помешал ему осуществить этот заманчивый план.
Но зато он соблазнил двух любителей, и они занялись наблюдениями над курами и цыплятами, подсовывая им разнообразных гусениц. И эти любознательные джентльмены выяснили, что куры и цыплята не едят очень многих гусениц. Таким образом Уоллэс мог подтвердить свои предположения и соответствующими экспериментами.
Все насекомые теперь разделились на два отдела: одни были защищены от врагов угрожающей окраской, другие обладали защитной окраской, — окраской, которая делала их незаметными на фоне окружающей обстановки. Эти насекомые были, в отличие от «угрожающих», почти всегда съедобны.
— Вот вам замечательный пример действия отбора! — восторгался Уоллэс. — Чем иначе вы объясните случаи защитной окраски? Чем, как не отбором, можно объяснить это изумительное сходство между насекомым «палочником» и сухой веточкой? Я сам ошибался и, принимая за сухой сучок насекомое, осторожно хватал настоящий сучок и совал его в коробку.
Придя вполне самостоятельно к выводам, сходным с выводами Дарвина, он сделался ревностным защитником «дарвинизма». Он защищал его от нападок противников, протестовал против попыток возродить учение Ламарка, разрабатывал учение Дарвина, но кое в чем он с Дарвином все же не поладил. Первое недоразумение получилось с теорией «полового отбора».