Человечек в колбе

Но с самого же начала он столкнулся с рядом затруднений. У человека есть много признаков, ненужных в борьбе за существование, а когда Дарвин вздумал поискать таких же признаков и среди животных, то был поражен. Оказалось, что у мух и бабочек, пчел и ос, червей и жуков, птиц и тараканов — всюду есть признаки, не играющие никакой роли в борьбе за жизнь. Они не облегчали животному поисков пищи, они не помогали ему в защите от врага или в нападении. Зачем же они? Зачем райской птице ее длиннейший хвост, переливающийся игрой драгоценных камней? Зачем бабочке ее яркий рисунок и длинные хвостики на концах крыльев? Зачем нужны жуку чудовищные выросты и рога на грудке?

Дарвин перечитал много описаний животных и переглядел много атласов и картин. И он заметил, что самцы у животных нередко гораздо красивее, чем самки: он заметил, что у самцов часто бывают рога, что у них бывают длинные перья, что самцы птиц поют.

Эти признаки не могли развиться путем естественного отбора, но они не могли и появиться сами собой. Откуда они? Тут он вспомнил своих голубей, вспомнил, как ухаживали самцы за самками, вспомнил тетеревиные тока и осенний рев оленей…

— Половой отбор, — прошептал он. — Эти признаки помогают самцу в борьбе за самку.

Половой отбор — это звучало очень недурно. Борьба за самку — чем это хуже борьбы за существование? И он ухватился за эту идею, и принялся подбирать факты и примеры. Он рылся по атласам и монографиям и выискивал в них рисунки самцов-жуков с огромными рогами и выростами на теле, выискивал птиц с ярким оперением самцов, выискивал резкие различия между самцами и самками у зверей. Он так увлекся этим, что приписал животным вещи совсем им несвойственные. Бабочки не дерутся за обладание самками — им нечем драться, — но самцы у них, обычно, очень ярки и красивы. И вот явилось предположение, что самки выбирают «красивейшего», самого яркого и пестрого самца.

Все эти полуфантастические рассуждения и наполнили две трети книги о «Происхождении человека». На долю человека осталось немного. Дарвин писал очень сдержанно и осторожно — он, повидимому, не решался итти в открытую.

Он говорил о некоторых чертах в организации человека, полученных им от его животных предков, он приводил кое-какие примеры — и только. Читатели были разочарованы.

А годы шли. Дарвин старел и слабел. Его так охраняли теперь, что попасть к нему стало труднее, чем к королю. Весь дом только и делал, что ухаживал за ним, а он немножко работал и гулял, а больше сидел дома и читал газеты или романы.

Привыкнув чуть ли не каждый год печатать по книге, он попал теперь в затруднительное положение — материала не было. Тогда он взял свой старый доклад «Образование чернозема» и переделал его в книгу.

Он умер 73 лет, в 1882 году. Его последние слова были: «Я не боюсь смерти». Биографы были ему очень благодарны за эти слова: они так эффектно заканчивали описание жизни.

Его похоронили, само собой разумеется, там, где Англия хоронит своих прославленных сынов — в Вестминстерском аббатстве, невдалеке от могилы Ньютона.

После Дарвина осталось очень недурное, для ученого, наследство — около полутора миллионов. Часть этих денег была им завещана на издание списка цветковых растений всего земного шара. Это была «благодарность» ботанику Гукеру, талантливому и неутомимому распространителю идей Дарвина.

О том, каков был этот список растений, можно судить по его рукописи. Она весила одну тонну!

2. «Не хочу дедушку-обезьяну!»

1

Его судьба была очень интересна. Из школьного учителя и землемера он сделался путешественником, астролябию и линейку учителя он променял на охотничье ружье и сачок энтомолога. Чуть было не вырвав пальму первенства из рук Дарвина, он сделался позже его последователем и страстным защитником, а еще позже он стал… спиритом.

Его не готовили ни к научной карьере, ни к должности врача, ни к проповеднической кафедре. У его отца было много детей и мало денег, и четырнадцатилетнего Альфреда Уоллэса отправили в Лондон обучаться ремеслу. Какому — все равно, лишь бы оно кормило. Альфред сделался землемером. Не успел он ознакомиться со всеми тонкостями обращения с астролябией и землемерной цепью, как попал в ученики к часовому мастеру. И здесь он не доучился до конца — его хозяин закрыл свою лавочку. Тайна часового механизма осталась неразгаданной.

Искать новую профессию, снова учиться и учиться?

— Нет, хватит, — решил Уоллэс и опять зашагал по полям с астролябией, покрикивая на мальчишку, несшего пучок кольев.

Шагать по полям невесело, и вот для развлечения он начал собирать растения. Он не сделался ботаником, он не внес в эту науку ничего нового, он не построил новой системы растений и не написал усовершенствованного определителя. Впрочем, он и не собирался конкурировать ни с Жюссье, ни с Линнеем, ни с Декандолем. Он просто собирал цветы и, кое-как определив их, раскладывал по папкам.