Человечек в колбе

— Он тонкий психолог, антрополог и проницательный историк и этнолог, — захлебывался Геккель, восхваляя Бисмарка и напряженно придумывая, как бы ему еще назвать канцлера. — Мы должны поблагодарить его за все, что он сделал для Германии.

Но вот история: Бисмарк уже был почетным доктором всех четырех факультетов Иенского университета. Больше факультетов не было. Ученые задумались.

— Выход есть! — воскликнул Геккель. — Мы, здесь собравшиеся, основываем еще пятый факультет — филогенетический. Разногласий на этот счет нет, — заявил он так быстро, что протестовать никто не смог бы, — и я, как декан нового факультета, объявляю князя Бисмарка первым и величайшим доктором филогении.

— Гох! — заорали профессора. — Гох!

— 1866-й год ознаменовался двумя событиями: битвой при Кениггреце начался новый период в истории немецкого государства, а в Иене зародилась новая наука — филогения, — продолжал Геккель, расплескав уже почти все свое пиво.

И правда, в этом году вышла в свет «Генеральная морфология» Геккеля. Он и Бисмарк — вот два героя года.

3

— Мало переходов! — покачал головой Геккель, перечитав на этот раз более внимательно книгу Дарвина. — Какая же это эволюция — пропасть на пропасти. Тут не хватает, там не хватает, везде какие-то обрывки. Нужно объединить!

Поскольку он считал себя знатоком всех наук, включая сюда и физику, и химию, и математику, он знал, что искать переходные формы среди существующих животных не стоит: если бы они были, их нашли бы и без него. Ископаемые тоже не давали ему подходящего материала. Тогда он обратился к той науке, о которой слышал когда-то в университете. Это была эмбриология.

В 1865 году появилась небольшая работа русского ученого — Александра Ковалевского. В ней описывалось развитие ланцетника, небольшого рыбообразного животного, живущего в песчаном дне многих морей. Ковалевскому удалось установить, что в истории развития ланцетника есть момент, когда зародыш его состоит всего из двух слоев клеток: наружного (эктодерма) и внутреннего (энтодерма), совершенно так же, как и у других позвоночных. Он же обратил внимание на то, что и развитие ланцетника, и развитие лягушки, миноги и морского червя «сагитты» идет по одному общему плану. Позже он развил это в так называемую теорию «зародышевых листов».

— Блестящая мысль… — бормотал Геккель, наскоро перелистывая статью Ковалевского. — Он не глуп, этот русский ученый. Вот только обобщать не любит.

Если не обобщил Ковалевский, то кто мешал обобщить Геккелю? Ему до зарезу был нужен какой-либо «общий предок» для всех животных, состоящих из многих клеток. Раз все эти животные проходят через стадию двухслойного зародыша — так называемой «гаструлы», то не есть ли это воспоминание о далеком общем предке этих животных?

Это очень хорошо укладывалось в «биогенетический закон», который Геккель дал в своей «Морфологии», а закон этот гласил, что животное во время своего индивидуального развития повторяет историю развития данного вида. Это значит, что развивающийся зародыш в разные моменты своего развития походит поочередно на своих далеких предков. Итак, стоит только изучить развитие зародыша, и мы узнаем предков этого животного, а если обобщить все это, то можно узнать и далекого общего предка. Так, по крайней мере, думал Геккель.

Наиболее простыми из многоклеточных животных являются губки и кишечнополостные — полипы, медузы и другие. Губки Геккель изучал, и об известковых губках напечатал два толстых тома, снабженных рисунками собственного производства. Изучал он и медуз. Полипов изучал Гексли, так что с ними можно было не возиться. Итак, материал по кишечнополостным имелся. А эти кишечнополостные были интересны тем, что они в течение всей своей жизни состояли именно из двух слоев клеток — наружного и внутреннего. Правда, дело было несколько сложнее, чем у двухслойного зародыша, но на это Геккель не смотрел уж очень придирчиво.

Просмотрев десяток препаратов полипов, поглядев медуз, он узнал все, что ему было нужно.

— Гох! — воскликнул неугомонный фантазер и мечтатель. — Гастрея, вот она — исходная форма!

И он принялся доказывать, что все многоклеточные животные произошли от одного общего предка. Название этому предку было — «гастрея». Геккель никогда не видел этой гастреи, как не видел и не увидит ее ни один ученый. Но это не помешало ему нарисовать ее. Он был хорошим художником и одинаково легко владел кистью, карандашом и пером.

Разыскав исходную форму для многоклеточных животных, он принялся искать такую же и для одноклеточных.

«Она должна быть, такая форма, — думал он. — Она и сейчас еще живет».

Он придумал ей название «монера» и заявил, что ядра у этой монеры нет и что вообще она очень просто устроена. Противники Геккеля не поверили ему на слово — они стали окунать этих монер в разноцветные краски. И они разыскали у них ядра.

Геккель не успел притти в себя от огорчения, как вдруг получил статью знаменитого английского ученого Гексли.