Человеческая гавань

Когда ему было двадцать, он пошел на какую — то вечеринку. И вот на этой вечеринке он оказался рядом с парнем, который только что проглотил какую — то синюю пилюлю. Они сидели на полу, и парень смотрел на паркет. Через несколько минут он начал плакать. Андерс спросил, почему он плачет.

— Потому что это так красиво, — ответил парень глухим голосом. — Какие — то рисунки, узоры, петельки… Разве ты не видишь, как это прекрасно?

Андерс ничего такого особенного не видел. Наверное, парень на одной пилюле не остановился, потому что потом они нашли его в сугробе, в который он сосредоточенно закапывался. Он объяснил, что у него внезапно вскипела кровь и ему необходимо было остыть.

Так и чокнуться недолго.

Может, люди в принципе способны понимать окружающий мир, но не умеют использовать свой мозг по полной и вынуждены прибегать к химическим стимулам, подстегивая остроту зрения. Только это опасно.

Андерс сделал несколько глотков воды и снова попытался заснуть. Сон не шел, и он лежал и рассматривал обои, пытаясь увидеть в их повторяющемся рисунке что — то необычное.

И только тогда, когда наступила заря и стены окрасились розовым цветом, он начал дремать. Сквозь сон он услышал будильник в спальне Симона и Анны — Греты. Они встали и начали собираться в свадебное путешествие.

Берегите себя, мои любимые.

Он заснул со слабой улыбкой на губах.

ИСЧЕЗНУВШИЕ

Ты не сумеешь подняться по лестнице, если она ведет вниз.

Калле Сендаре

Майя

Отпустите меня! Отпустите!

Он мне не нравится, совсем не нравится! Он ужасно выглядит. Я кричу. Второй подходит и зажимает мне рот рукой. Я кусаю его. Вкус воды. Почему не приходят мама и папа?

Они куда — то меня несут. Я не хочу туда! Я хочу к маме и папе. Мне очень жарко. Куртка слишком теплая. Мы идем по лестнице. Я снова кричу. Никто не слышит. Тогда я начинаю плакать. Лестница длинная. Ужасно длинная.

Я пытаюсь запоминать дорогу. Но тут нет дороги. Тут только лестница.

Я плачу. Я больше не боюсь. Я не хочу больше кричать. Я только плачу.

Становится теплее, откуда — то доносится хороший запах. Теперь они держат меня не так сильно. Я не сопротивляюсь. И я больше не плачу.

Мопед

Андерс проснулся, сидя в постели, весь мокрый от пота. Сердце колотилось, и ему казалось, что он заперт в клетке. Оглядевшись и отдышавшись, он понял, что он в гостиной — у своих бабушки и дедушки.

Но во сне он был там, в памяти Майи.

Он чувствовал страх. Он ясно видел Хенрика и Бьерна. Хенрик нес его, а Бьерн зажимал рот.

Сон. Это был просто сон.

Нет. Ведь Элин страдала от чужих воспоминаний, от событий, возникающих в ее памяти, хотя она не могла принимать в них участия. Это были воспоминания других людей. И здесь — то же самое.

Хенрик и Бьерн. Хубба и Бубба.

Теперь Андерс знал, что должен сделать. На кровати висела одежда, которую он надевал вчера на свадьбу. Он едва обратил на нее внимание и взял одежду, которая валялась в углу. Хоть вещи и были выстираны, они по — прежнему как — то странно пахли.

Ну и ладно. Теперь это его мундир. Он натянул одежду с намерением носить ее до тех пор, пока все не закончится. Затем собрал бутылки и книжки с пола. Еще раз посмотрев на линии, вычерченные на полях книги, он понял, что тот рисунок, который он принял за изображение колокольни, вполне мог быть наброском какой — то длинной лестницы.

Он выпил несколько глотков воды. Присутствие Майи в его теле ощущалось совершенно явственно. Андерс открыл спичечный коробок.

Насекомое теперь было таким толстым, что ему едва хватало места в коробке. Когда Андерс плюнул на него, оно быстро зашевелилось. Андерс закрыл коробок и зажал его в руке и снова почувствовал, что вокруг него и внутри его — вода.

Насекомое шевелилось в коробке, ему явно было тесно и неудобно. Но сейчас было не время думать о Спиритусе. Кроме того, это было вовсе не насекомое — так говорил Симон, сидя за кухонным столом. У него не было своей собственной воли, не было никаких иных намерений, кроме как быть источником силы для своего владельца, чем — то вроде аккумулятора его энергии Андерс взял комбинезон Майи и спустился на кухню. Было около одиннадцати. На столе он нашел записку, написанную почерком Анны — Греты. Она просила его беречь себя, мол, все, что надо, есть в доме, ему никуда не надо выходить.