Человеческая комедия

Бакалейщик зашагал по лавке, охваченный возмущением и яростью; было сейчас в нем даже какое-то величие. Он схватил бумажный кулек, с шумом его разгладил, а потом стал кидать в кулек один фрукт за другим.

– Вот вам апельсин, – приговаривал он. – Красивый апельсин! Вот яблоко. Замечательное яблоко! А вот банан. Очень вкусный банан! – И деликатно, с необычайной учтивостью и симпатией к незнакомцу и его больному племяннику, бакалейщик отдал покупателю кулек. – Снесите все это добро мальчику. Платить не надо. Не нужны мне ваши деньги. – И он снова повторил еле слышно: – А плюшек нет, нет у меня плюшек с изюмом.

– Мальчик плачет, – сказал пришелец. – Ему очень плохо. Говорит: «Хочу плюшек, плюшек с изюмом!» Большое спасибо, но мы уже давали мальчику и яблоко, и апельсин, и всякие другие сласти. – Покупатель осторожно положил кулек на прилавок. – Больной мальчик, он говорит: «Дайте мне плюшек с изюмом!» Яблоко, апельсин не помогают. Нужны только плюшки. Вы уж меня извините. Схожу в универмаг. Может, там есть плюшки с изюмом.

– Ладно, друг мой, – тихонько сказал лавочник. – Ладно. Сходите в универмаг, попытайтесь. Но и у них нет плюшек с изюмом. Ни у кого их нет.

Незнакомец растерянно вышел из лавки. Бакалейщик долго стоял за прилавком, не сводя глаз с сына. И вдруг заговорил с ним на родном языке, по-армянски:

– Весь мир свихнулся. В России, поблизости от нашей родины, по соседству с нашей прекрасной маленькой страной, идет война, и миллионы людей, миллионы детей голодают. Их мучит холод… они голы и босы, бродят без крова, нет у них крыши над головой. Молят о корке хлеба, о пристанище, мечтают хоть одну-единую ночь провести спокойно. А мы? Что мы делаем? Здесь, в Итаке, в Калифорнии, в этой большой стране, в Америке? Что делаем мы? Наряжаемся в хорошую одежду. Каждое утро, спустив ноги с постели, надеваем целенькие ботинки. Спокойно ходим по улицам, не боясь, что на нас кто-нибудь кинется с ружьем, спалит наш дом, изувечит наших детей, убьет отцов или братьев. Катаемся на автомобиле, любуемся природой. Сытно и вкусно едим. По ночам спокойно спим в своей постели. И что же? Мы еще недовольны! Мы все еще недовольны! – Бакалейщик выкрикнул эту невероятную истину, глядя на своего сына со страдальческой любовью. – Не хотим ни яблок, – сказал он, – ни апельсинов, ни конфет, ни бананов… Побойся Бога, малыш, разве так можно? Если я такой – ты ведь мой сын и должен быть лучше меня! Не смей быть таким, как я, слышишь? Будь счастлив! Будь счастлив! Пусть меня снедает тоска, но хоть ты должен быть счастлив!

Он кивнул мальчику на заднюю дверь, которая вела из лавки в их жилище, и ребенок покорно, даже не улыбнувшись, пошел к себе.

Лавочник постоял немножко, стараясь совладать с собой. Наконец волнение его улеглось, и он мог спокойно поговорить с ожидавшим его покупателем – Улиссом Маколеем. Мистер Ара спросил мальчика бодрым тоном и даже с улыбкой:

– Что тебе надо, маленький Улисс?

– Крупу.

– Какую крупу? – спросил бакалейщик.

– Овсянку.

– У меня есть два сорта овсянки. В зернах и хлопьях. Два сорта. Старый и новый. Для медленной варки и для быстрой. Какая крупа нужна твоей маме?

Улисс, подумав немножко, сказал:

– Овсянка.

– Старый сорт или новый сорт?

Но мальчик не мог ему ответить, и бакалейщику пришлось выбирать самому.

– Ладно, – сказал он, – я дам тебе новый сорт, современный. Плати восемнадцать центов, мальчик Улисс.

Улисс разжал кулак и протянул ладонь лавочнику, который взял оттуда четвертак. Отсчитывая сдачу, лавочник сказал:

– Восемнадцать центов, девятнадцать, двадцать и пять – двадцать пять. Спасибо, мальчик.

– Спасибо, сэр. – Улисс взял пачку с овсяными хлопьями и вышел из лавки. Ну и трудно же было понять что-нибудь в этом мире: сначала насчет абрикосов на дереве, потом насчет плюшек с изюмом, а потом и разговор бакалейщика с сыном на чужом языке – но зато как интересно! Выйдя на улицу, мальчик дрыгнул ногой – он всегда дрыгал ногой, когда чему-нибудь радовался, – и побежал домой со своей покупкой.

Глава 26 Жизнь всегда причиняет боль

Миссис Маколей накрыла в кухне на стол: она поджидала своего сына Гомера к завтраку. Когда он вошел, она поставила на стол миску с овсянкой. Кинув быстрый взгляд, она успела заметить, что сын ее – все еще под впечатлением своего необычного сна. Сам того не подозревая, он наплакался ночью и теперь чувствовал апатию, которая находит на человека, перенесшего горе. Даже голос у него стал мягче и как-то глуше.

– Я здорово проспал, – сказал он. – Уже почти половина десятого. Что случилось с будильником?

– Работа у тебя тяжелая, – сказала миссис Маколей. – Не беда и отдохнуть.

– Да не такая уж тяжелая у меня работа, – сказал Гомер. – А завтра к тому же воскресенье.

Он произнес утреннюю молитву, но сегодня она, казалось, длилась вдвое дольше обычного. Потом он взял ложку и принялся было за кашу, но замер и как-то странно уставился на свою ложку. Поглядев на мать, которая возилась у кухонной раковины, он ее окликнул:

– Мама, а мама!

– Что? – спросила миссис Маколей, не оборачиваясь.