Человеческая комедия

- Ну да! Я поставил партию товара и потому имею все права на получение комиссионных. - Заметив, что мадмуазель Мишоно приглядывается к нему, Вотрен сказал: “Мадмуазель Мишоно, вы все посматриваете на меня сверлящим взглядом: возможно, вам что-нибудь не нравится в моем лице? Скажите прямо! Чтобы сделать вам приятное, я переменю… Как, Пуаре, мы с вами не поссоримся из-за этого? - спросил он, подмигнув старому чиновнику.

- Чорт возьми, вам следовало бы позировать для ярмарочного Геркулеса! - воскликнул художник.

- Идет! Если мадмуазель Мишоно будет позировать в виде Венеры Кладбищенской, - ответил Вотрен.

- А Пуаре? - спросил Бьяншон.

- О, Пуаре пускай позирует как Пуаре, - крикнул Вотрен. - И получится бог садов и огородов. Ведь у него и имя-то, если верить произношению Сильвии, происходит от порея.

- От гнилой луковицы! - подхватил Бьяншон. - Вот какой это фрукт!

- Все это глупости, - прервала его г-жа Воке. - Лучше бы вы угостили всех нас вашим бордо из той бутылочки, что кажет свое горлышко. Это поддержит наше веселое расположение духа. Да и полезно для жулутка.

- Милостивые государи, - обратился ко всем Вотрен, - председательница призывает вас к порядку. Госпожа Кутюр и мадмуазель Викторина не станут обижаться на ваши легкомысленные разговоры, но пощадите невинность папаши Горио. Я предлагаю вам распить бутылорамочку бордо, вдвойне славного именем Лафита, - просьба не принимать за политический намек. Ну же, чудачина! - крикнул он, глядя на Кристофа, стоявшего на месте. - Сюда, Кристоф! Что это значит? Ты не знаешь своего имени? Давай, чудачина, выпивку!

- пожалуйте, - ответил Кристоф, подавая ему бутылку.

Наполнив стаканы Эжену и папаше Горио, Вотрен медленно налил себе несколько капель и, пока его соседи пили, пробовал вино на язык; вдруг он сделал гримасу.

- Ах, чорт, отдает пробкой! Бери его себе, Кристоф, и достань нам другого; знаешь, там, справа? Нас шестнадцать, тащи восемь бутылок.

- Коли вы так расщедрились, ставлю сотню каштанов, - заявил художник.

- Хо! Хо!

- Эге!

- Брр!

Выкрики нахлебников раздались со всех сторон, вылетая, как ракеты из бурака.

- Ну-ка, мамаша Воке, ставьте две бутылочки шампанского! - крикнул Вотрен.

- Еще что! Уж не отдать ли весь мой дом? Две бутылки шампанского! Двадцать-то франков! Так совсем разоришься! Нет! Но ежели господин Эжен за них заплатит, я уж от себя выставлю черносмородинной.

- От ее черносмородинной слабит, как от крушины, - заменил Бьяншон тихо.

- Молчи, Бьяншон, - ответил Растиньяк, - я не могу слышать слово “крушина”, сейчас же меня начинает… Хорошо, согласен, плачу за шампанское! - крикнул студент.

- Сильвия, подайте бисквиты и вафли.

- Ваши вафли перестарки - уже не вафли, а кафли. А бисквиты тащите на стол, - заявил Вотрен.

Вино пошло вкруговую, сотрапезники оживились, и веселья стало еще больше. Слышался неистовый хохот, раздавались крики, подражание голосам различных животных. Музейному чиновнику пришло в голову воспроизвести обычный в Париже крик, сходный с мяуканьем влюбленного кота, и сейчас же восемь голосов поочередно прогорланили:

- Точить ножи, ножницы!

- Канареечное семя певчим птичкам!

- Вот сладкие трубочки, трубочки!

- Чиню фаянс!

- Устрицы, свежие устрицы!

- Старого платья, старых шляп, старых галунов продавать нет ли?

- Вишенья, сладкого вишенья!

- Зонтики, кому зонтики!

Пальма первенства осталась за Бьяншоном, когда гнусавым голосом он крикнул:

- Колотилки - выколачивать жен и платья!

Несколько минут стоял такой шум, что того и гляди голова треснет, какая-то словесная неразбериха, настоящая опера, где дирижировал Вотрен, не спуская глаз с Эжена и папаши Горио, видимо успевших опьянеть. Оба, откинувшись на спинки стула, строго смотрели на это необычное бесчинство и пили мало: их заботило то, что надо было сделать в этот вечер, но нехватало сил подняться с места. А Вотрен искоса глядел на них, следя за тем, как изменялось выражение их лиц, и, улучив момент, когда глаза их замигали, вот-вот готовые закрыться совсем, наклонился к Эжену и сказал ему на ухо:

- Так-то, молодчик, вы еще недостаточно хитры, чтобы бороться с дядюшкой Вотреном, а он вас слишком любит и не позволит вам наделать глупостей. Если я что решил, один бог в силах преградить мне путь. Да! Да! Вы собирались предупредить папеньку Тайфера и сделать промах, достойный школьника! Печь накалилась, тесто замешано, и хлеб на лопате; завтра мы будем уплетать его за обе щеки, так неужели мы не дадим посадить его в печь? Нет, нет, он будет испечен! Если у нас и явятся какие-нибудь угрызения совести, они исчезнут в процессе пищеварения. Теперь мы чуточку поспим, покамест полковник граф Франкессини острием шпаги освободить для нас наследство Мишеля Тайфера. наследуя своему брату, Викторина будет иметь тысяч пятнадцать в год. Я уже навел справки и знаю, что наследство со стороны матери больше трехсот тысяч.