Человеческая комедия

Эжен слышал его слова, но не в силах был отвечать: язык его прилип к гортани, им овладело непреодолимое желание уснуть, и стол и лица сотрапезников ему виднелись в каком-то светящемся тумане. Мало-помалу шум затих, нахлебники начали расходиться один за другим. Когда остались только вдова Воке, г-жа Кутюр, мадмуазель Викторина, Вотрен и папаша Горио, Эжен сквозь сон увидел, как Воке берет бутылки со стола и сливает остатки вина в одну бутылку.

- Ах, какие же они глупые, какие юные! - говорила она.

Это была последняя фраза, которую мог разобрать Эжен.

- Никто, как господин Вотрен, мастер на эдакие проделки, - заметила Сильвия. - Слышите, Кристоф-то урчит, что твой волчок.

- Прощайте, мамаша, - сказал Вотрен. - Иду на бульвар полюбоваться на Марти в “Дикой горе”, большой пьесе, переделке из “Отшельника”[163]. Если желаете, я сведу туда вас и наших дам.

- Благодарю вас, мы не пойдем, - ответила г-жа Кутюр.

- Как, соседка?! - воскликнула г-жа Воке. - Неужели вы отказываетесь посмотреть переделку из “Отшельника”, произведения на манер “Атала” Шатобриана?[163] А прошлым летом как мы любили его читать под липпами и плакали, точно Магдалина Элодийская, - такая это прелесть; произведение нравственное и может быть поучительно для вашей барышни.

- Нам не до театров, - ответила Викторина.

- Вот они и готовы, - заметил Вотрен, комично поворачивая головы Эжена и папаши Горио.

Прислонив голову студента к спинке стула, чтобы ему было удобнее спать, он с чувством поцеловал его в лоб и пропел:

Забудься сном, любимец мой!

Хранить я буду твой покой.

- Боюсь, как бы он не заболел, - сказала Викторина.

- Тогда останьтесь ухаживать за ним, - ответил ей Вотрен. - Это ваша обязанность, как преданной жены, - шепнул он ей на ухо. - Он обожает вас, и вы станете его женушкой, предсказываю вам. Итак, - произнес он громко, - они заслужили всеобщее уважение, жили счастливо и народили много деток. Так кончаются все любовные романы. Ну, мамаша, - добавил он, обернувшись и обнимая вдову Воке, - надевайте шляпку, парадное платье с цветочками и шарф графини. Я самолично иду за извозчиком для вас. - И он вышел, напевая:

О солнце, солнце, божество!

Твоим раченьем спеют тыквы…

- Ей-богу, госпожа Кутюр, с таким человеком я была бы счастлива хоть на голубятне. Папаша Горио, и тот напился, - продолжала она, оборачиваясь в сторону вермишельщика. - Этот старый скряга ни разу и не подумал свести меня куда-нибудь. Господи! да он сейчас упадет на пол! Пожилому человеку непристойно пить до потери рассудка. Да и то сказать, чего нет, того не потеряешь. Сильвия, отведите апашу к нему в комнату.

Сильвия, поддерживая старика подмышки, повела его и бросила, как куль, прямо в одежде поперек кровати.

- Милый юноша, - говорила г-жа Кутюр, поправляя Эжену волосы, падавшие ему на глаза, - совсем как девушка: он не привык к излишествам.

- О, я тридцать один год держу пансион, и немало молодых людей прошло, как говорится, через мои руки, - сказала вдова Воке, - но никогда не попадался мне такой милый, такой воспитанный, как господин Эжен. Как он красив во сне! Госпожа Кутюр, положите его голову себе на плечо. Э, да она клонится на плечо к мадмуазель Викторине! Детей хранит сам бог: еще немножко, и он разбил бы себе лоб о шишку на стуле. Какая бы из них вышла парочка!

- Замолчите, голубушка, - воскликнула г-жа Кутюр, - вы говорите такие вещи…

- Да он не слышит, - ответила вдова Воке. - Сильвия, идем одеваться. Я надену высокий корсет.

- Вот тебе раз! Высокий корсет, это пообедавши-то? - возразила Сильвия. - Нет, поищите кого другого вас затягивать; мне не пристало быть вашей убийцей. От этакого неразумия и помереть недолго.

- Все равно, надо уважить господина Вотрена.

- Стало быть, вы очень любите своих наследников?

- Ну, Сильвия, довольно рассуждать, - ответила вдова, уходя к себе.

- В ее-то годы! - сказала Сильвия, указывая Викторине на свою хозяйку.

В столовой остались только г-жа Кутюр и ее воспитанница с Эженом, спавшим на ее плече. Храп Кристофа разносился в затихшем доме, оттеняя безмятежный, прелестный, как у ребенка, сон Эжена. Викторина была счастлива: она могла отдаться делу милосердия, в котором изливаются все лучшие чувства женщины, могла, не совершая тяжкого греха, ощущать у своего сердца биение сердца юноши, и что-то матерински покровительственное запечатлелось на ее лице, какая-то гордость этим чувством. Сквозь сонм всяких мыслей, роившихся в ее душе, пробивались бурные порывы страсти, разбуженной теплым и чистым дыханием молодого человека.

- Бедная моя девочка! - сказала г-жа Кутюр, пожимая ей руку.

Старая женщина, любуясь, смотрела на ее страдальческое, непорочное лицо, озаренное в эту минуту сиянием счастья. Викторина походила на старинную икону, где живописец, не заботясь о подробностях, все волшебство спокойной, величавой кисти приберег для лика - желтоватого по тону, но в желтизне своей как будто отражающего золотистые оттенки неба.

- Маменька, а ведь он выпил не больше двух стаканов, - сказала Викторина, проводя рукой по волосам Эжена.