Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

«М-сс Гарвей Гилфорд, бульвар Сэндифорд, 211, Сан-Антонио. Техас.

Привет, мамочка. Шлю тебе поклон из Итаки в солнечной Калифорнии, однако тут льет дождь, ха-ха. Передай привет всем-всем. Скажи Джо, пусть берет мое ружье с патронами, не забудь написать. Квентин».

Солдаты с девушками ушли, а мистер Гроген сел к своему столу и стал передавать телеграммы.

Когда трое солдат и две девушки пробирались к своим местам в кинотеатре «Синема», на экране показывали премьер-министра Англии мистера Уинстона Черчилля, который выступал в канадском парламенте в году от Рождества Христова 1942. Пока молодые люди усаживались, мистер Черчилль успел сделать по меньшей мере три заявления, которые вызвали восторг как в канадском парламенте, так и в зрительном зале кинотеатра «Синема» города Итаки. Солдат, которого звали Толстяком, нагнулся к Бесс Маколей.

— Вот, — шепнул он, — один из величайших людей нашего времени. И вдобавок — великий американец.

— А я думал, что Черчилль англичанин, — заметил Лошадка.

— Очень может быть, но он все равно американец. Отныне всех стоящих людей мы будем считать американцами.

Он придвинулся чуточку ближе к своей соседке с другой стороны — Мэри Арена.

— Большое спасибо за то, что вы взяли нас в кино. Куда приятнее жить, когда рядом девушки. Они и пахнут лучше, чем солдаты.

— Мы все равно шли в кино, — сказала Мэри.

В кадрах кинохроники появился президент Соединенных Штатов Франклин Делано Рузвельт; он обращался по радио к населению страны из своего дома. Говорил он как обычно: с патетикой и юмором. Пятеро молодых людей слушали его внимательно, и зрители единодушно зааплодировали, когда речь кончилась.

— А это — самый великий из великих, — сказал солдат по прозвищу Лошадка.

В этот миг на экране появился американский флаг, и кое-кто в зале захлопал.

— А вот, — сказал Техас, — самый великий флаг в мире.

— Странная вещь, — обратился к Бесс солдат, прозванный Толстяком, — но родину начинаешь по-настоящему любить, только когда ей тяжело, в другое время принимаешь ее как должное — вроде папы и мамы.

— Каждый раз, когда я вижу наш флаг, у меня подступает комок к горлу, — сказала Бесс. — Раньше он заставлял меня думать о Вашингтоне и Линкольне, а теперь — о брате Маркусе. Он тоже солдат.

— Значит, и у вас брат в армии? — сказал Толстяк.

— Да. Последнее письмо от Маркуса было откуда-то из Северной Каролины.

— Мне кажется, — сказал Толстяк, — что флаг заставляет каждого из нас думать о самом дорогом. Меня, например, о Чикаго — а это вмещает в себя и хорошее, и плохое. Семью, любимую девушку — это хорошее. А вот трущобы и политические махинации — это плохое, но, что поделаешь, тоже мое. Когда-нибудь мы уничтожим и трущобы, и махинации.

— В Итаке, по-моему, нет трущоб, — сказала Бесс, — но есть бедняки. Наверно, и у нас в городе есть свои заправилы, но какая уж у нас политика? Да наша семья и не очень интересуется такими вещами. Мы любим музыку. Держу пари, что Маркус где-нибудь сейчас наигрывает на аккордеоне.

Брат ее Маркус в это время сидел у стойки в кабаке «Пикирующий бомбардировщик» в маленьком городке Северной Каролины. С ним были его друг Тоби Джордж и еще три солдата. Маркус наигрывал песню под названием «Мечта», а Тоби пел. Двое солдат танцевали с девушками, похожими на Мэри и Бесс. Тоби допел песню, уселся рядом с Маркусом и попросил его еще немножко порассказать про Итаку и семью Маколеев.

В тот миг, когда Маркус Маколей начал рассказывать своему другу об Итаке, Томас Спенглер и Диана Стид вошли в зал кинотеатра «Синема»; на экране рекламировали очередной фильм, а когда они уселись на свои места, по экрану вместо кадров поползли надписи. В титрах указывалось название картины и имена тех людей, которые ее сделали. Мелькало множество слов, отдавалась дань работе множества людей.

И, сопровождая эту хвалу, раздавалась торжественная и совсем неуместная для такой цели музыка, специально сочиненная на этот случай.

Спенглер и Диана сели совсем близко к экрану, в третьем ряду. На десять рядов ближе, чем Бесс, Мэри и трое солдат. Места их были в самой середине ряда, который, кроме них. занимали одни мальчишки. На экране появилась чисто вымытая, крытая линолеумом приемная госпиталя. Из громкоговорителя в углу послышался резкий голос желчной медсестры, который настойчиво звал.

— Доктор Кевенна! — кричала она. — В операционную! Доктор Кевенна! В операционную!

Стоило Томасу Спенглеру услышать эти слова, как он тотчас вскочил на ноги. Он немножко выпил, вечер прошел для него не без приятности и должен был сыграть важную роль в его жизни; сегодня ему пришлось немало претерпеть, но сейчас все это было уже позади; поэтому ему не было нужды вести себя не так, как вели себя их юные соседи по ряду.

— Го-го! — сказал он. — Не та картина, что надо!

Он взял Диану за руку.

— Пойдем отсюда.