Человеческая природа и социальный порядок

Полагаю, что она могла бы научиться использовать эти местоимения примерно следующим образом. В этом постоянно присутствовало чувство я. С первой же недели она хотела каких-то вещей, плакала и требовала их. Кроме того, наблюдение и противоборство познакомили ее с такими же актами присвоения со стороны Р. Так, она не только испытывала это чувство сама, но, связывая его с его внешними проявлениями, вероятно, предугадывала его в других, относясь к нему с одобрением или возмущением. Хватая, таща к себе, крича, она связывала эти свои действия с испытываемым чувством, а, когда она наблюдала похожие действия у других, они вызывали в ее памяти это чувство. Предшествуя употреблению местоимений первого лица, они были тем языком, который выражал идею я. Таким образом, все было готово для обозначения словом этого переживания. Теперь она замечала, что Р., стремясь что-либо себе присвоить, часто восклицал: «мое», «дай мне», «я хочу» и т. п. Следовательно, самым естественным для нее было перенять эти слова в качестве имен, обозначающих частое и яркое переживание, с которым она уже была знакома по собственному опыту и которое научилась приписывать другим. Поэтому, как я записал в моих заметках того времени, «мое» и «мне» — это просто имена для конкретных мысленных образов того, что связано с «присвоением», включая как само чувство присвоения, так и его проявления. Если это верно, то ребенок начинает не с выработки абстрактной идеи «я-и-ты». В конце концов, местоимение первого лица — это знак, обозначающий нечто вполне конкретное, но сначала это не тело ребенка или его мышечные ощущения, а феномен агрессивного присвоения, которое он осуществляет сам, наблюдает у других и которое вызывается и объясняется врожденным инстинктом. По-видимому, это позволяет преодолеть упомянутое выше затруднение, а именно кажущееся отсутствие общего содержания в значении слова «мое», когда его употребляют другие и когда его употребляешь ты сам. Это общее содержание обнаруживается в чувстве присвоения и в его видимых и слышимых знаках. Элемент различия и конфликта, без сомнения, привносят противоположные действия или намерения, которые, скорее всего, и обозначаются словом «мое», когда оно произносится мной и кем-то другим. Когда другой человек говорит «мое» в отношении предмета, на который претендую и я, я симпатически вполне понимаю, что он имеет в виду, но это враждебная симпатия, и над ней берет верх другое, более живое «мое», связанное с намерением самому заполучить этот предмет.

Иными словами, значение «я» и «мое» усваивается таким же образом, что и значения надежды, сожаления, досады, отвращения и тысячи Других слов, обозначающих эмоции и чувства: испытывая само чувство, приписывая его другим людям на основе тех или иных его проявлений и вслушиваясь в слово, которое произносится в связи с ним. Что касается ее развития и передачи в процессе общения, то идея я, на мой взгляд, ни в коей мере не уникальна, а во всем подобна другим идеям.

В своих более сложных формах, выраженных, к примеру, словом — как оно используется в разговорной речи и литературе, — эта идея представляет собой социальное чувство или тип чувств, которые оформляются и развиваются в процессе общения так, как это описано предыдущей главе[65].

Хотя Р. был более склонен к размышлениям, нежели М., он гораздо медленнее усваивал местоимения первого лица и на тридцать пятом месяце жизни все еще не разбирался в них, подчас называя своего отца «я». Как мне представляется, отчасти это связано с тем, что в свои первые годы он был спокойным и неконфликтным ребенком без выраженного социального чувства я и главным образом был занят безличностным экспериментированием и размышлением; отчасти же это вызвано тем, что он мало виделся с другими детьми, через противопоставление которым могло бы пробудиться его я. С другой стороны, М., появившаяся на свет позже, встретила противодействие Р., которое подстегнуло ее сильную от природы склонность к присвоению. Ее общество оказало заметное влияние на развитие чувства я у Р., который ощутил необходимость самоутверждения, чтобы не лишиться своих игрушек и всего, что только может быть присвоено. Впрочем, он научился употреблять слово «мое», когда ему было около трех лет, до того как родилась М. Он, несомненно, усвоил его значение в контактах со своими родителями. Так, он, наверное, обратил внимание на то, что мать, выхватывая у него ножницы, требовательно называет их «мое»; движимый сходным чувством, он таким же образом требовал что-то себе, связывая слово «мое» скорее с действием и чувством, нежели с самим предметом. Но, так как в то время у меня не было ясного представления о проблеме, я не провел необходимых наблюдений.