Человеческая природа и социальный порядок

С этого момента прогресс в основном состоит в том, чтобы представлять себе состояние чужого сознания с большей определенностью, полнотой и проницательностью. Маленький ребенок подмечает и пытается прояснить себе определенные зримые или слышимые феномены и не идет дальше этого. Взрослый же человек стремится вызвать у других внутреннее невидимое глазу состояние, мысленно представить которое ему позволяет его собственный, более богатый опыт и внешнее проявление которого есть для него лишь знак этого состояния. Впрочем, даже взрослые не отделяют внутреннее состояние других людей от того, что служит его внешним выражением. Они представляют себе это состояние целостно, и их мысль отличается от мысли ребенка, главным образом, сравнительным богатством и сложностью элементов, которые участвуют в истолковании зримого и слышимого знака. В действиях по самоутверждению в обществе также прослеживается движение от наивности к искусной скрытности. Ребенок вначале совершает эти действия простодушно и открыто, лишь для внешнего эффекта. Позднее появляется стремление скрыть эти действия под иной личиной; человек напускает на себя увлеченность, равнодушие, презрение и т. д. с тем, чтобы утаить свое истинное желание навязать другим мнение о себе. Считается, что нескрываемая жажда высокого мнения не приносит плодов и вызывает неприязнь.

Сомневаюсь, что в развитии социального чувства я и его общих проявлений у большинства детей можно выделить какие-либо регулярные стадии. Ощущения собственного я вырастают незаметными шагами из примитивного инстинкта присвоения, свойственного новорожденным, и их проявления бесконечно разнообразны в разных случаях. У многих детей «самосознание» заметно выражено уже с полугода, тогда как другие мало обнаруживают его в любом возрасте. Третьи же проходят через периоды аффектации, длительность и время наступления которых, вероятно, отличаются крайним разнообразием. В детстве, как и в любом другом периоде жизни, поглощенность какой-либо идей, отличной от социального я, ведет к вытеснению «самосознания».

Впрочем, почти каждый, кто одарен хоть каким-либо воображением, проходит в юности период страстно переживаемого чувства я, когда, согласно бытующему ныне мнению, социальные влечения получают стимул от быстро развивающейся сексуальности. Это время поклонения героям, время высоких помыслов, пылких грез, смутных, но неистовых амбиций, усердных, внешне показных подражаний, время застенчивости в присутствии другого пола или старших по положению и т. д.

Во многих автобиографиях описывается социальное чувство я, переживаемое в юности, когда энергичные, впечатлительные натуры из-за слабого здоровья или неблагоприятного окружения не могут добиться подобающего этому возрасту успеха, и тогда это их чувство часто достигает особой остроты. Такое нередко случается в юности с гениальными людьми, которые из-за своих исключительных задатков и склонностей, как правило, оказываются в той или иной степени изолированными в обыденной жизни. В автобиографии Джона Эддингтона Саймондса мы находим описание чувств честолюбивого мальчика, мучительно переживающего свое слабое здоровье, некрасивую внешность — что особенно задевало его обостренное эстетическое чувство — и душевную робость. «Меня почти оскорбляло внимание, уделяемое мне лишь как сыну своего отца… Я видел в этом проявление снисходительности. Поэтому меня охватывало чувство надменной застенчивости, которое, по большей части, было не чем иным, как самоуверенной, вызывающей гордостью и решимостью проявить себя и самому добиться желаемого… Я дал клятву, что так или иначе добьюсь высокого положения… Я не стремился к богатству, еще меньше мне хотелось играть какую-либо роль в обществе. Но я нестерпимо жаждал известности, признания себя как личности[69]. Главное, что придавало мне силы, — это ощущение собственного я — властного, непримиримого, неуступчивого[70]. Внешне мое я во многих отношениях постоянно подвергалось оскорблению, подавлению и унижению. Тем временем внутреннее я закалялось неслышным и незримым образом. Я неустанно повторял: „Подождите, подождите. Я стану, я буду, я должен“»[71]. Как-то в Оксфорде он подслушал разговор, в котором давалась невысокая оценка его способностям и предсказывалось, что он не получит свою «первую» с отличием[72]. «Это засело во мне, как жало, и, хотя меня мало заботил первый класс, я тут же принял решение, что стану лучшим на своем курсе. Такая твердость должна быть всеми отмечена. Ничего не укрепляло ее столь сильно, как кажущееся пренебрежение, которое будило во мне мятежную храбрость»[73]. В другом месте он восклицает: «Я смотрю вокруг и не вижу ничего, в чем бы я превосходил других». «Меня беспокоит, что я не продвинулся в достижении поставленных целей, что я мало работаю и не смогу, подобно другим, добиться высокого положения».