Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина

На самом деле идеализированные обеды далеки от идеала. Алкивиад практически превращает платоновский пир в состязание, кто больше выпьет. Ни рыцари короля Артура, ни богатыри князя Владимира не ведут себя как апостолы: так, Алеша Попович пытается увести жену Добрыни, хотя это ему удается хуже, чем сэру Ланселоту с королевой Гвиневрой. Поскольку у нас совсем другие ожидания от застолья, мы острее ощущаем предательство, когда в «Гибели богов» Р. Вагнера Хаген по время трапезы охотников бросает копье в спину Зигфрида; когда пушкинский Сальери подсыпает яд в чашу Моцарта и предлагает выпить за их дружбу; когда в «Визите старой дамы» Ф. Дюрренматта Клара на праздничном обеде, устроенном в ее честь гражданами Гюллена, предлагает им награду за убийство ее бывшего любовника. Наконец, подумайте, как Иисус подчеркивает грех Иуды, называя предателя «обмакивающий со Мной в блюдо», по сути, совершающий первое христианское причастие: «…лучше было бы тому человеку не родиться» (Мк 14: 20–21).

Бывает так, что общая трапеза сулит даже слишком много хорошего. В «Братьях Карамазовых» предлагаемое Великим инквизитором подобие церковной трапезы, где сочетаются хлеб, единение и чудеса, – это приглашение, от которого мы должны отказаться, обед, который мы должны сорвать. Он грозит смертью нашим душам. Примечательно, что Великий инквизитор предлагает только насильственное разделение пищи: ведь он убежден, что «свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою!» [Достоевский 1976: 231]. И именно политика Великого инквизитора определяет обстановку в замятинской столовой.

5. Жизнь в общественной столовой

В «Легенде о Великом Инквизиторе» Достоевский предугадал многие черты будущего Советского Союза, но его предупреждениям почти никто не внял. Вскоре после Октябрьской революции новое правительство разослало приглашения на общую трапезу. Из-за лишений Гражданской войны в общественных столовых некоторым предоставлялось бесплатное питание. Весьма вероятно, это «приглашение» касалось и Замятина, и других многострадальных писателей, нашедших убежище в петроградском Доме литераторов.

Когда кризис миновал, общественная столовая из места, где оказывалась помощь нуждающимся, превратилась в «социальный конденсатор» для «нового советского человека». В 1930 году Эль Лисицкий утверждал, что приготовление пищи должно быть перенесено из частной отдельной кухни в общую кухню-лабораторию, обед – в общественные столовые [Лисицкий 2019: 39]. Государство было с этим согласно: в том же году оно задалось целью заставить половину населения питаться в столовых; это составляло важную часть его деятельности по разрушению традиционной семьи [Корр 1970: 106].

Частная кухня, неразрывно связанная с семейной общей трапезой, снова и снова всплывает в советском архитектурном дискурсе; все понимали: чтобы революция привела к утопическому коммунизму, с этими явлениями нужно как-то бороться [Stites 1989:201]. Согласно Э. С. Синглтон, «марксистская теория предполагает распад частного домохозяйства и замену его коллективной домашней экономикой» [Singleton 1997:106]. Очевидно, что кухня была стержнем домашнего хозяйства. И весьма характерно, что главная конфронтация лидеров США и СССР времен холодной войны (пресловутые «кухонные дебаты» 1959 года между Р. Никсоном и Н. С. Хрущевым) была спровоцирована выставкой американской бытовой техники в Москве.