Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина

Как и Круглый стол в Британии, «стол дубовый» князя Владимира, по всей видимости, пропагандировался, чтобы утишить постоянные междоусобицы, терзавшие Киевскую Русь. В обеих традициях акцент делается на этикете. Король Артур, прежде чем приступить к еде, ждет, пока все гости не будут обслужены, – обычай, практикуемый в некоторых странах и сегодня. Богатыри, входя в княжескую гридню, кланяются на все четыре стороны. Всегда учтивый князь Владимир заботится о том, чтобы никого не обидеть, предлагая каждому на выбор три места: рядом с собой, напротив себя – или там, где гость хочет сесть! Но он управляет стаей едва сдерживаемых львов. Впервые приехав в Киев, Илья Муромец отстаивает свое законное место в фольклорном пантеоне, оттесняя всех остальных богатырей на один конец стола, пока не оказывается напротив князя Владимира. Взбешенный Алеша Попович бросает в него нож. Илья завершает сюжет, ловя оружие на лету и вонзая его в дубовый стол.

Величайшая икона России также использует образ совместной трапезы для успокоения внутренних распрей. «Троица» Андрея Рублева изображает посещение ангелами Авраама и Сарры. На самом деле ангелы (если смотреть слева направо) – это Отец, Сын и Святой Дух, и как Троица они предвосхищают и Новый Завет, и божественную трапезную на небесах, о которой говорит R-13. Хотя это весьма распространенный сюжет икон, образ Рублева отличается особой, поразительной безмятежностью и гармонией. Все три ипостаси Бога едят из общей чаши, восьмиугольная форма и золотистый цвет которой повторяются в ширящихся кругах скамьи для сидения и склоненных головах ангелов. Это успокоение.

Семейные обеды также обрамляют обширное пространство «Войны и мира» Л. Н. Толстого. В XV–XVI главах первой части первого тома описан званый обед в семье Ростовых по случаю именин Наташи, где не происходит никаких драматических событий, разве что 13-летняя Наташа встает, чтобы спросить, «какое пирожное будет». Она, конечно, получает ответ, и именно к этой обретенной Итаке мы возвращаемся почти поколение спустя, в первом эпилоге, когда Ростовы и Болконские воссоединяются, чтобы отпраздновать именины Николая. Здесь, как мы видим, отражено не увязание в быте, а глубокое эмоциональное удовлетворение. Успокоение, по крайней мере для главных героев.

В социалистических представлениях об утопическом будущем символом жизни, прожитой долго и счастливо, тоже служат общие трапезы. У Н. Г. Чернышевского в романе «Что делать?» (1863) Вера Павловна видит сон: «Пенится в стаканах вино; сияют глаза пирующих» [Чернышевский 1966: 393]. Позже мы узнаем, что зал может одновременно вместить целую тысячу членов сельской коммуны. Благодаря чудесам современной техники в виде столов с паровым подогревом персонал не нужен; вот мы и достигли уровня столовой самообслуживания. По словам Р. Стайтса, эта сцена многократно воспроизводится в прокоммунистической научной фантастике, созданной сразу после революции. В романе Я. Л. Ларри «Страна счастливых» (1931) жители утопии едят под звуки музыки в «секторе коммунального питания», который состоит из открытых веранд ресторанов на берегу озера [Ларри 1931: 42]. Примерно так же, как и в «Мы», музыка задает ритм одновременному выполнению гражданами всех действий, наяву или во сне, в рассказе Е. Д. Зозули «Граммофон веков» (1919) [Stites 1989: 184][13]. Некоторые из этих представлений просто абсурдны, как, например, в «Мистерии-буфф» (1918–1921) В. В. Маяковского. В этом большевистском пересказе истории о Всемирном потопе, когда рабочие добираются до Земли обетованной, им навстречу выбегают хлеб, соль и другие продукты питания: они сами себя произвели и готовы к употреблению. Конечно, неудивительно, что во время Граждан – ской войны, когда за пределами театра на улицах Петрограда царил настоящий голод, зрители мечтали о молочных и медовых реках.

4. Сорванная трапеза