Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина

Конечно, при социально синхронизированном поведении, если что-то выходит за рамки общего порядка, человек оказывается на грани скандала или по крайней мере заставляет всех нас остро осознать то, что мы прежде принимали не задумываясь. Ближе к концу романа Д-503 совершает именно такую оплошность, делая рассеянную паузу посреди завтрака. В редком для Единого Государства порыве альтруизма его сосед рискует нарушить молчание и испуганно шепчет: «Да ешьте же! На вас смотрят!» [284]. Эта выходка также говорит о том, что спонтанное поведение в Едином Государстве практически не допускается. Если обычнейшая пауза вызывает такой испуг, то в утопии мало места для таких людей, как мы.

Случайное размещение за столами во время еды, при котором Д-503 не знает буквенно-цифрового имени своего соседа, также имеет большое значение. Порядок, в котором едоки рассаживаются за столом, служит настолько общепринятым символом социального согласия – достигаемого, как при заключении сделки или договора, или уже достигнутого, как за семейной или приходской трапезой, – что мы нагружаем его дальнейшими ожиданиями и другими, в основном неписаными правилами. Постыдная история расовых и кастовых законов указывает, что обычно мы позволяем есть вместе с нами лишь тем, кого считаем практически равными. Эта условность не препятствует определенному иерархическому ранжированию за столом, будь то дипломатический прием с главами государств на почетных местах или обычное семейное собрание с родителями по оба конца стола. По сути, чтобы занять свое законное место за столом, требуется приложить немало усилий. Дисгармоничное поведение запрещено протоколом, и даже с врагом за столом нужно обращаться учтиво. Когда передается трубка мира, топор войны должен быть зарыт, а лучшим ритуалом, чтобы зарыть топор войны, служит совместная трапеза. Когда киевский князь Владимир, раскаявшись, освобождает Илью Муромца из тюрьмы, он усаживает его с собой за стол. А в стихотворении Пушкина «Пир Петра Первого» основатель современного Российского государства отпускает «виноватому вину» и скрепляет примирение с политическим врагом, пируя с ним во дворце [Пушкин 1959:449].

Застолье как символ идеального, почти эгалитарного государства закреплено в европейском сознании мощными архетипами. Научные конференции организуются по образцу, заданному «Пиром» Платона, – иначе почему докладчики обычно сидят за столом, покрытым скатертью и уставленным стаканами с водой? Участники знаменитого платоновского пира не только обменивались своими воззрениями на любовь, но и сами демонстрировали ее в братской манере, когда каждому давалась возможность изложить свои взгляды, хотя часто и сопровождаемые дружеским подтруниванием. По словам Дж. Р. Скойлза, сцены, подобные этой трапезе, радуют нам душу именно потому, что они напоминают о некоторых чертах свободно организованных обществ охотников-собирателей, где все участники более или менее равны и где вклад каждого в общий дискурс приветствуется [Skoyles 1990: 333–335]. В этом проявляется также то, что Уилсон называет тоской «о возвращении к более простому существованию» [Уилсон 2015:148]. Как мы увидим, общая потребность утопических движений состоит в том, чтобы воссоздать именно архаические черты, и важно, что платоновское понятие утопического общества было создано именно в то время, людьми, порожденными этим временем, и, возможно, в типичной для них обстановке. Без сомнения, именно это и имел в виду Ф. В. Булгарин, первый русский утопист, когда в 1824 году с любовью писал о «пиршествах Древних, где ум и сердце так же наслаждались, как и чувства» [Булгарин 1824: 137].