Человеческие поступки

Они избивали его дубинками до тех пор, пока ноги мужчины, дергающиеся в судорогах, не замерли. Что произошло с кричавшей в ужасе женщиной, которую схватили за волосы, ты не знаешь. Потому что, стуча зубами, ты пополз вверх по склону и оказался на улице, где перед тобой открылась еще более непривычная картина.

* * *

Вздрогнув от испуга, ты поднимаешь голову – кто-то легонько коснулся правого плеча. Да так нежно, словно через несколько слоев холодной холщовой ткани до тебя кончиками пальцев дотронулся дух.

– Тонхо, – над тобой с улыбкой склоняется Ынсук. Ее белый джемпер и джинсы насквозь промокли, – ты чего так испугался?

Ты растерянно улыбаешься в ответ, глядя на ее мокрые косички, на твоем лице нет ни кровинки. У духа ведь не может быть рук.

– Я хотела вернуться пораньше, но пошел дождь, и я постеснялась… Боялась, что вслед за мной начнут уходить другие. Здесь все нормально?

– Никто не приходил, – отвечаешь ты, помотав головой. – И прохожих не было. – Там тоже пришло немного людей.

Ынсук садится рядом с тобой, поджав под себя ноги. Из кармана джемпера достает кусок бисквита в шелестящей упаковке и бутылочку йогурта.

– Тетушки из католического храма раздавали, вот я взяла и для тебя.

Еще не осознавая, насколько проголодался, ты торопливо разрываешь упаковку и почти целиком запихиваешь бисквит в рот. Ынсук открывает крышку из фольги и протягивает тебе йогурт.

– Теперь я останусь здесь, а ты иди домой и переоденься. Видимо, все, кому нужно было, уже побывали здесь.

– Меня дождь почти не намочил. Лучше тебе сходить домой переодеться, – с трудом отвечаешь ты, пережевывая бисквит. Через набитый рот к горлу пробивается йогурт.

– От тебя сильно пахнет потом. Ведь ты уже несколько дней и ночей здесь.

Твои щеки краснеют. Каждое утро во флигеле ты мыл голову в раковине, а вечером, дрожа от холода, и все тело, чтобы не пропитаться трупным запахом. Но, видимо, все без толку.

– Слышала на митинге, что сегодня ночью в город войдут правительственные войска. Если пойдешь домой, назад не возвращайся.

Ынсук от чего-то вздрогнула. Может, стало щекотно от волосинки, кольнувшей шею? Ты молча следишь за движениями ее рук, как она поднимает кончиками пальцев мокрые волосы и укладывает их поверх воротника. Ее лицо, которое при первой встрече было пухленьким и показалось тебе милым, за несколько дней осунулось. Пристально глядя на ее запавшие темные веки, ты размышляешь. Где, в какой части тела обитает та маленькая птичка, что вылетает из человека после смерти? Может, вон в той суровой переносице, или, может, за теменем, там, где у святых сияет нимб, или, может, где-то в укромном уголке сердца?

Запихав оставшийся кусок бисквита в рот и сделав вид, что не расслышал последних слов Ынсук, ты говоришь:

– Переодеться должен тот, кто попал под дождь и насквозь промок. Ну и что с того, что от меня немного пахнет потом?

Она достает из кармана джемпера еще одну бутылочку йогурта.

– Никто ж у тебя не отнимает… Не торопись так. Это я хотела Сончжу отдать.

Ты хватаешь бутылочку, ногтем отковыриваешь крышку и улыбаешься.

* * *

У Сончжу не тот характер, чтобы незаметно подойти и тихонько положить руку на плечо. Издалека она окликает тебя уверенным голосом и идет навстречу. Подойдя ближе, спрашивает:

– Никого нет? Ты до сих пор был один?

Затем протягивает завернутый в фольгу кимпап и присаживается рядом на ступеньку лестницы. Вы вместе едите рисовые роллы с начинкой, глядя, как потихоньку стихают потоки дождя.

– А друга своего ты так и не нашел? – нарочито равнодушно спрашивает она.

Ты мотаешь головой, и она продолжает:

– …по всему видно, солдаты его где-то закопали.

Чтобы съеденный всухомятку кимпап не застрял на пути к желудку, ты похлопываешь себя по груди.

– В тот день и я там была. Убитых, что лежали рядом, солдаты побросали в грузовик и увезли куда-то.

Ты перебиваешь ее, не желая больше слышать бездумно вылетающие слова:

– Вы тоже попали под дождь. Сходите домой, переоденьтесь. Ынсук вот ушла сменить одежду.

– Зачем? Все равно вечером придется работать, вся взмокну от пота.

Сончжу складывает пустую обертку от кимпапа пополам, затем еще несколько раз, пока кусок фольги не становится размером с мизинец. Зажав его в руке, она смотрит на струи дождя. Профиль ее лица настолько невозмутим, что у тебя неожиданно появляется желание кое-что спросить.

Неужели это правда, что все, кто сегодня останется здесь, умрут?

Ты не спрашиваешь, колеблешься. Если есть риск умереть, то почему нельзя просто всем покинуть Управление провинции и где-нибудь спрятаться? Зачем кому-то уходить, а кому-то оставаться?

Она бросает комочек фольги на клумбу. Смотрит на пустые ладони, затем поднимает руки и с силой трет вокруг глаз, щеки, лоб и даже уши. Как будто уставший человек пытается умыться, только без воды.