Человеческие поступки

Мальчик с длинной шеей в летней одежде идет по заснеженной тропинке между могилами. Я следую за ним. В отличие от центра города, здесь снег еще не растаял. Края школьных брюк мальчика цвета неба касаются замерзших сугробиков снега, становятся мокрыми и увлажняют лодыжки. Мальчику становится холодно, и вдруг он оглядывается. Он смотрит на меня и улыбается глазами.

* * *

Нет, я никого не встретила у могилы. Просто на рассвете я вышла из квартиры, оставив на столе записку спящему брату. Просто села в автобус с рюкзаком, потяжелевшим от документов, собранных в этом городе, и приехала сюда, на кладбище. Цветов не смогла купить. Не смогла приготовить ни водки, ни фруктов, чтобы помянуть его. Я просто взяла с собой лишь подставку для подогрева заварочного чайника с маленькой свечкой посередине, найденную в ящике на кухне, и зажигалку.

Брат Тонхо сказал при встрече, что после переноса могил со старого кладбища в районе Манвольдон на государственное кладбище мать стала вести себя странно.

– Узнав день для перезахоронения, мы вместе с другими семьями приняли участие в этом процессе. Открыли гробы, а внутри – ужасающий вид. Скелеты, завернутые в полиэтиленовую пленку, а сверху – государственные флаги, испачканные кровью… Останки Тонхо, однако, выглядели более прилично, потому что до похорон мы смогли привести его в порядок, переодеть. Мы не хотели, чтобы его касались чужие руки, поэтому купили хлопчатобумажную ткань и сами протерли каждую его косточку, одну за другой. Боясь, что для матери держать в руках череп сына будет слишком большим испытанием, я быстро взял его и тщательно протер каждый зуб. И все-таки матушке такая нагрузка оказалась не по силам, не смогла выдержать. Тогда я должен был настоять на том, чтобы она осталась дома.

Среди могил, укрытых снегом, я, наконец, нашла и его последнее пристанище. На старом кладбище в районе Манвольдон, куда я ездила несколько лет назад, на его надгробном камне значились только имя и даты рождения и смерти. Сейчас на новой могильной плите была прикреплена увеличенная черно-белая фотография, взятая из его личного дела школьника. Рядом справа и слева находились могилы учеников старшей школы. Я рассматривала юные лица, запечатленные, судя по черной зимней форме[4], для альбома по случаю окончания средней школы.

Вчера брат Тонхо сказал:

– Братишке повезло, он умер сразу, как получил пулю, и это большая удача. Вы так не думаете?

Со странным блеском в глазах он все хотел, чтобы я согласилась с ним. И рассказал об одном ученике старшей школы, расстрелянном вместе с Тонхо и похороненном рядом с ним, который погиб не сразу, и его, очевидно, добили контрольным выстрелом. Во время перезахоронения посреди его лба обнаружили дырку, а задней части черепа не оказалось.

Седой от горя отец этого юноши молча рыдал, зажав рот рукой.

Я открыла рюкзак, достала свечи и одну за другой положила перед могилами мальчиков. Присела, опустившись на одно колено, и зажгла их. Я не читала молитв, не молилась, закрыв глаза. Медленно горели свечи. Оранжевый язычок пламени, беззвучно колыхаясь, лениво прокрадывался в самый центр свечи. Вдруг одной ногой почувствовав холод, я осознала, что все еще упираюсь коленом в сугроб, наметенный перед могилами. Снег впитался в носки и незаметно охладил кожу. Я спокойно смотрела на светящуюся кайму вокруг фитиля, на этот трепет полупрозрачных крыльев.