Человеческие поступки

Я знал, что в нашем доме раньше жил учитель Тонхо.

Я даже не догадывался, что вы знаете о нашей семье.

Если честно, то я сильно переживал. Рассказывать мне особо нечего, вот сначала и решил, что нам незачем встречаться. Но потом подумал о матери, о том, как бы она повела себя, будь еще жива. Конечно, она бы встретилась с вами, не сомневаясь ни секунды. И без конца рассказывала бы о Тонхо, ничего не упуская. Тридцать лет она жила, думая только о нем. Однако я так не могу.

Разрешение? Да, конечно, разрешаю. Но взамен вы должны хорошо написать. Как следует. Напишите так, чтобы больше никто не мог оскорбить моего брата.

* * *

Всю ночь ворочаюсь в маленькой комнатке рядом с прихожей, лежа в постели, приготовленной младшим братом. Когда ненадолго засыпаю, возвращаюсь на ночную улицу перед теми частными курсами. Мимо меня пробегают уверенные в себе старшеклассники в том возрасте, которого пятнадцатилетний Тонхо не смог достичь. Вы должны написать так, чтобы больше никто не мог оскорбить моего брата. Я шагаю, положив правую руку на левую грудь, словно давлю на сердце. Посреди темной улицы смутно высвечиваются лица. Лица убитых людей. Лицо убийцы с пустыми глазами, вонзившего в мою грудь штык.

* * *

Когда мы играючи мерились силой пальцев ног, я всегда выигрывал.

Он с трудом выносил щекотку.

Стоило только коснуться его пальцев большим пальцем, как он начинал корчиться.

То ли ему было больно, когда я цеплял его пальцы своими, то ли щекотно, не знаю, но он хохотал, гримасничая и скаля зубы, а его уши и лоб становились красными.

* * *

Среди военных встречались как особо жестокие, так и совсем тихие нерешительные люди. Один из солдат, служивший в десантных войсках, на своей спине донес до больницы истекающего кровью человека, оставил его перед входом и тут же убежал. Некоторые солдаты при общей команде стрелять целились выше головы жертвы, чтобы не убить. В ряду солдат, которых выстроили и приказали хором петь военную песню перед трупами, лежащими у здания Управления провинции, нашлись смельчаки, до конца простоявшие молча. Камеры иностранных журналистов запечатлели этих солдат с плотно сжатыми губами.

Что-то похожее было и в поведении людей из гражданского ополчения, решивших в последнюю ночь остаться в административном здании. Большинство из них только получили оружие, но стрелять не смогли. Оставшиеся в живых свидетели на вопрос, почему они не ушли, хотя знали, что потерпят поражение, все отвечали одинаково. Не знаю. Просто мне казалось, что так надо.

Я была не права, когда думала, что эти люди – жертвы. Они остались там, потому что не хотели стать жертвами. Если вспомнить об этих десяти днях в Кванчжу, то в памяти возникают мгновения, когда люди, столкнувшиеся с жестоким насилием, близким к смерти, изо всех сил открывали глаза. Мгновения, когда они, выплевывая наполнившую рот кровь и осколки выбитых зубов, с трудом вскидывали тяжелые веки и смотрели прямо на своих палачей. Мгновения, когда они вспоминали о собственном лице, голосе и достоинстве, которое, казалось, было в прошлой жизни. Эти мгновения уничтожат, и придут беспощадные убийства, придут пытки, придут репрессии. Они свалят всех в одну кучу, раздавят, сметут с лица земли. Однако сейчас, если жить с открытыми глазами, если смотреть внимательно, то, в конце концов, мы…

* * *

Теперь я хочу, чтобы ты повел меня за собой. Хочу, чтобы ты повел меня туда, где светло, где светит солнце, где цветут цветы.