Человеческое, слишком человеческое

Я ринулся вперед, к спине в свободном комбинезоне, и врезался в закрывшуюся прямо перед носом дверь.

Тишина.

Идиот. Я мог применить «пенфилд». Я мог выбить пистолет у сержанта — я мог все, но я затупил, на жалкие секунды, но и их хватило с лихвой. В который раз я оказался не готов к тому, что моя мишень ни в чем не уступает человеку, что все, чему меня учили — дерьмо. Что моя цель — это человек, просто очень быстрый, сильный, а отныне еще и очень умный.

За дверью послышался вскрик, грохнул выстрел, и я сполз по двери.

Там продолжалась его игра, первый раунд которой я проиграл.

Потом я вскочил, я, кажется, кричал, разбил в кровь костяшки, я достал телефон, наорал на кого-то…

Потом наступила тишина, невыносимая тишина.

На парковке участка было светло, как днем — в глухую ночь тут собрались врачи (что им тут ловить уже?), парамедики, копы, дознаватели из прокуратуры. Я хрипло повторял в тридцатый раз одно и то же, всегда одно и то же — даже для парамедиков. А перед глазами застывали лужи крови у тел двух полицейских.

Игараси умер в своем кресле. Мориваки — еще в коридоре.

Должна была подохнуть одна Ева, а умерли они — простые и жалкие пешки в игре поразительно умного синтетика. Мне не верили. Записывали показания и не верили.

Даже безразличные ко всему парамедики.

— Понимаешь, что это означает?

— Да, капитан.

— Это конец нашей работы.

— Да, капитан.

Ублюдок. Один Евангелион вышвыривал нас всех на обочину. Прояви я хоть чуть-чуть больше смекалки — и я мог бы отсрочить неминуемое, да, мог бы. А еще я мог бы спасти двоих.

— Капитан, мне надо идти.

— С утра чтоб явился.

— Да.

Я не запомнил выражения ее лица — освещенного бликами, но в то же время упрятанного под густую тень челки. Потому что не чувствовал ничего. Меня обошли, убили из-за моей оплошности двоих человек, убили подло, мерзко, совсем по-человечески — сыграв на жалости. Я облажался.

И все равно мне было пусто, словно все произошло не со мной. Не здесь, не сейчас — на экране. Вот-вот я услышу финальную мелодию этой серии, пойдет анонс, и я краешком глаза увижу, что со мной произойдет в следующей серии, и, по крайней мере, буду знать, что все круто, на мне снова плащ, а в кармане пистолет.

На плечо шлепнулась тяжелая капля. Потом еще одна — и все вокруг сразу заспешили, прячась в машины, надевая маски, капюшоны и шляпы. Дождь снова на сцене — дождь из ледяного ада, который по всем правилам и законам физики должен быть снегом или в лучшем случае градинами.

Я сел в ховеркар и засмотрелся, как потеки змеятся по лобовому стеклу. Сквозь бегущую воду рвались иглы мигалок и габаритных огней, кто-то взлетал, кто-то сдвигался, мелькали тени, а я все смотрел.

И мне по-прежнему было пусто.

На торпеде перед стеклом обнаружилась чашка. Я нахмурился: «Что она делает здесь?»

«Он знает, где я живу».

* * *

Ты бежишь, оскальзываясь на ступенях — ведь лифт уже выключили, кому он нужен в три часа ночи. Ты понимаешь, что судьба уже отвернулась от тебя, что ты сегодня в заднице, но как же отчаянно ты цепляешься за ничтожную веру в утешительный приз. И потому ты еще торопишься, надеешься, тяжело дышишь пересохшим ртом.

Страшно получить, страшно хранить, но — боже-боже-боже! — как же невыносимо страшно терять.

Ты вбегаешь в квартиру, весь пустой внутри, легкий, будто из тебя выкачали весь воздух, и вдруг понимаешь, что дверь на месте, внутри все в порядке, а она сидит в кресле, что она смотрит на тебя сквозь темноту, которую ты так и не решился разорвать.

Это как конец света — или его начало, но тебе ведь наплевать сейчас на метафоры. Ты опускаешься на пол рядом с ней, снимаешь с ее коленей альбом — она его просто держала, не смотрела же, в самом деле, в такой тьме?

И просто кладешь пустую голову ей на колени.

Так просто и так сложно.

Ты слушаешь удары своего сердца, твой висок просто разрывает пульсом, пульс должен бить ей в ноги, как отбойный молоток, и вдруг ты чувствуешь, как ладонь нерешительно ложится на макушку — просто ложится, а потом слегка оглаживает колючую проволоку, которая заменяет тебе волосы.

Это как откровение.

И ты этим откровением понимаешь, что она завтра будет здесь, у тебя. Что вы будете разговаривать — по-своему. Что ее взгляд наполнит твою ежеутреннюю, ежесекундную пустоту. Что ты ее однажды обнимешь крепче, чем стоило бы, и она — смешно представить — ответит.

Но это все ерунда, ведь ты достаточно взрослый, чтобы понимать: ничего круче этого момента в твоей жизни уже не произойдет.

Глава 10

— А ты не заметил у него шейный рефлекс?

— Отстань.

Аска шмыгнула носом и покрутила колесико мыши, уткнувшись в экран.

— Синдзи, но ведь это же!..