Человеческое тело

Торсу уже вне опасности, в вертолете, голова иммобилизована полиэтиленовым воротником, тело сжато эластичными бинтами, из бутылочки в правую руку капает физраствор: Эджитто лично поставил ему капельницу. Он промыл рану, наложил марлевую повязку, удостоверился, что позвоночник не поврежден. Торсу скалил зубы, стонал: «Док, больно, больно, пожалуйста, я ничего не вижу!» — а тот его успокаивал: «Все будет хорошо, мы тебя увезем отсюда, с тобой все в порядке». Странно, Эджитто повторял те же фразы, которые сам слышал по рации несколько минут назад и в которые ни капли не верил. Почему Торсу должен верить им больше, чем он сам? Эджитто сумел снять с Торсу пуленепробиваемый жилет и внимательно осмотрел все его тело на предмет кровоточащих ранений — ничего, одни царапины. А вот что делать с поврежденным лицом, он не знал, что делать с ободранной щекой и глазами? Он ортопед. Он умеет накладывать гипс. Сотни часов занятий в университете, практика, учебники, курсы повышения квалификации — ничего из этого не пригодилось, как он ни силился вспомнить, зато руки сами помнили, что делать и в какой последовательности. Можно было сделать солдату укол морфия, но Эджитто казалось, что боль еще терпима. Возможно, у Торсу просто шок. Как измерить страдание другого человека? Надо было дать ему морфий, он же контужен, черт возьми! Но теперь поздно. Прежде чем исчезнуть из виду, Торсу в последний раз пошевелил рукой, словно прощаясь с товарищами и желая сказать ему: «Док, я еще жив!»

Торсу взмывает ввысь, Рене отворачивается и глядит на вершины гор. Чедерна бродит вокруг сгоревшей «Линче» с мусорным мешком в руках — можно подумать, он ищет грибы. Перед этим он прогнал Рене и Эджитто и заявил, что сам перенесет труп Йетри. Взял его на руки, как ребенка. (Жуткая подробность, которую Эджитто предпочел бы забыть: Йетри высокого роста, он не помещался в ящик, пришлось согнуть ему колени; когда много часов спустя его вытащат, он уже застынет в этом положении, и, чтобы выпрямить ноги, придется перебить ему суставы, в памяти навсегда останется звук ломающихся хрящей.) В машине «скорой помощи» Чедерна обмоет Йетри лицо водой из фляги и будет что-то тихо говорить ему на ухо. Они теряли на этом время, но у лейтенанта не хватило духу выставить Чедерну.

В долине тихо, шума двигателей не слышно. Минуты текут медленно. Чедерна то и дело нагибается, поднимает что-то с земли, складывает в черный мешок или отбрасывает.

А потом сержант Рене, не оборачиваясь, внезапно говорит:

— Я решил, лейтенант! Ребенка надо оставить. Хоть я и не уверен, что он мой, — все равно. Что будет, то будет. В любом случае вырастет отличный малыш.

А потом Чедерна застывает перед кучей останков и обрывков одежды. Закрыв лицо руками, он начинает всхлипывать.

— Блин, как мне их распознать, а? Они все сгорели, вы что, не видите? Все сгорели, твою мать!

А потом они решают выработать разумный и страшный критерий, предложение поступает от Эджитто:

— Пусть в каждой куче будет хоть одна целая часть тела. Не важно, чьи это останки. Главное, чтобы кучи походили на ребят. Тому, кто был покрупнее, соберем кучу побольше.

А потом все солдаты вылезают из машин, не спросив разрешения, и принимаются им помогать, а овцы — овцы бесследно исчезли, и живые, и мертвые, словно массовая галлюцинация.

А потом Эджитто смотрит, как ребята глядят на четыре кучи. Чедерна держит мешки раскрытыми, остальные складывают в них останки. Потом мешки завязывают, Эджитто пишет на них фломастером инициалы. Мешок Кампорези тяжелее остальных. Надо было поболтать с ним вчера. Вдруг это что-нибудь изменило бы, по крайней мере Эджитто сейчас было бы не так хреново.

А потом они вновь едут по дороге, вновь едут по пустыне, словно сомнамбулы, Рене горько плачет, не отпуская руль, лейтенант не знает, что ему сказать, и просто молчит.

А потом приходят ночь и холод, на небе загораются мириады белых самовлюбленных звезд, соревнуясь, кто ярче сверкает. Ребята сидят в машинах, широко раскрыв глаза, и любуются на звезды.