Человечество - для чего оно?

О цветах и плодах и пойдет сейчас речь, и еще о том, что не все цветы становятся плодами.

Почти по Гераклиту можно сказать, что «все течет, но не все изменяется», — во всяком случае, диалектика в этом выражении представлена достаточно полно. Например, меняются человеки, но не меняется человеческий финал. Смерть.

Молодой Мечников не без грусти думал, что природа в человеке зашла в биологический тупик, что на человеке все кончилось, причем кончилось печально, В самом деле, животное существует, не подозревая, что оно умрет. А человек знает, что бытие его — через тяжелую старость — завершится кончиной, и иного выхода нет. Отсюда, полагал Мечников, и проистекают все пессимистические взгляды и теории, отсюда — туманная мировая скорбь в музыке и поэзии, нигилизм, самоубийства, — конец предопределен.

Вероятно, это один из своеобразнейших парадоксов, но человек, в котором природа пришла к познанию самой себя, на протяжении столетий и тысячелетий меньше всего интересовался самим собой. Фантастически это звучит, но факт: до сих пор человечество не имеет общепринятого определения «человека»!.. Как только нас не определяли крупные специалисты этого дела — тут и животное с мягкими мочками ушей, и животное, делающее орудия труда (что значительно серьезнее и убедительнее). Я-то сам полагаю, что человек — это феномен, воплотивший в себе стремление материи к свободе и к открытию. К свободе внутри себя — долой нелепые психологические барьеры — и к свободе во внешнем мире. И к открытиям — всюду, вовне и в себе.

Во времена Ильи Ильича Мечникова люди еще очень мало знали о своей собственной натуре, — он одним из первых решил разобраться в ее возможностях, и поэтому аполитичный Мечников мне лично представляется революционером.

По этому поводу я должен сделать небольшое отступление. Илья Мечников был пятым ребенком в семье. Из трех старших братьев двое тоже прославились. Один из них, юрист, стал героем повести Льва Николаевича Толстого «Смерть Ивана Ильича». Другой брат, Лев Ильич Мечников, остался в истории науки как выдающийся географ и социолог, автор не устаревшей до сих пор книги «Цивилизация и великие исторические реки»… Кроме того, Лев Мечников был революционером. В прямом смысле. С оружием в руках он сражался в рядах армии Гарибальди за свободу Италии и был тяжело ранен в бою.

Самым грозным оружием в руках Ильи Мечникова, младшего брата, была, вероятнее всего, колючка, сорванная с куста розы.

И все-таки — тоже в самом прямом смысле слова — Илья Ильич Мечников был революционером. И еще он был «оптимистом-утопистом». Впрочем, утопический оптимизм свойствен всем широкомыслящим, и нельзя за это осуждать Мечникова, — общий грех, как говорится. Да и не совсем грех — без оптимистического миропонимания существовать трудно, — всему человечеству трудно, вот в чем дело.

«Неизбежность смерти? — думал Мечников. — Да, это не самое приятное в человеческом бытии. Но не способен ли человек, организм человека, существовать вдвое дольше, чем существует?» Мечников ответил на этот вопрос положительно и многие годы потратил на то, чтобы научно доказать необходимость и неизбежность продления человеческой жизни.

И все-таки он был немножко утопистом. Он стал пропагандировать идею стопятидесятилетия человеческой жизни как нормальной жизни, не располагая достаточным количеством фактов, столь необходимых науке. Мечников — опять же в числе первых — уловил начавшееся удлинение человеческой жизни как процесс исторический. Тут он прав и достоин того, чтобы его вспомнили. И Мечников бессмертен как ученый, предлагавший конкретные меры, приемы продления жизни, — тут он бесподобен. Он выступал как гуманист, стремясь продлить человеческую жизнь до «естественного предела», полагая, что тогда страх перед смертью уступит место инстинкту смерти и смерть станет желанной, приятной…

Пока невозможно с точностью сказать, насколько прав Мечников в плане эмоциональном в своих оптимистических этюдах.

Но с позиций сегодняшнего дня очевидно противоречие, не уловленное Мечниковым в свое время: среди долгожителей всегда преобладали люди неинтеллектуального труда, долгожители-интеллектуалы были и остаются редкостью. Даже Тициан не идет в сравнение с кавказскими чабанами, а мир становится интеллектуализированным. Тут — как бы психофизиологическое противоречие. Но есть и социально-биологическая неувязка: стопятидесятилетнее в среднем своем возрасте население на планете Земля не нужно, и не нужно оно самому человечеству. Все гениальное делается в молодом возрасте, и общее постарение человечества приведет лишь к его умственной дряхлости, — к гибели в конечном счете самого человечества, если оно придет вдруг к такому одряхлению. Оптимальный срок умирания — с передачей всего наилучшего по наследству — возраст порядка восьмидесятилетнего.