Человечество - для чего оно?

Обстановка в Новороссийском (Одесском) университете становилась после цареубийства с каждой неделей все сложнее и сложнее. «Последствия 1 марта чрезвычайно приострили все университетские отношения, и политический характер последних выступил с особой яркостью», — писал впоследствии Мечников.

Власть, «вопреки действительности», повсюду усматривала крамолу; реакция «косила без разбору», — это тоже свидетельства далекого от политики Мечникова… В 1882 году Илья Ильич Мечников, не смирившийся с наступлением реакции, засилием бездарных, но благонадежных профессоров, покинул Одесский университет.

За несколько лет до только что упомянутых событий Илья Мечников потерял свою первую жену, а в канун событий обрел нового друга на всю жизнь — Ольгу Николаевну Белокопытову. Небольшое наследство, полученное супругой, позволило Мечникову вместе с семьей снова уехать в Италию, в Мессину. Там, в Мессине, в жизни Мечникова как ученого произошел крутой перелом; он создал свою знаменитую фагоцитарную теорию и фактически сменил профессию — стал микробиологом.

«Пожиратели клеток», «фагоциты» — так Мечников назвал особые тельца в живых организмах, которые борются с болезнетворными бактериями, со всем посторонним и вредным, что проникает в организм.

Опыты Мечникова были оригинальны, неожиданны, доказательны и, казалось бы, очень просты.

Например, он брал прозрачную личинку морской звезды и вводил в ее тельце шип с розового куста (вот еще один не оцененный по достоинству пример синтеза науки и искусства!). Склонившись над микроскопом, Мечников с интересом и удовольствием наблюдал, как фагоциты личинки набрасывались на колючку, окружали ее, пытаясь уничтожить, — ив плане теории пока ни над чем более широком не задумывался.

Фагоциты — мучительная любовь Мечникова — в конце концов были признаны наукой, а за фагоцитарную теорию иммунитета Мечников уже на склоне лет (вторым среди русских ученых, после И. П. Павлова) получил Нобелевскую премию.

Но мы договорились в кратком моем рассказе не столько так или иначе оценивать научные — великие — заслуги Ильи Ильича Мечникова, сколько поразмыслить над его мировоззрением.

Когда Мечников в Италии столь изящно использовал куст розы для научных исследований, он еще помнил пережитый им возвратный тиф (да и возможно ли такое забыть?), помнил свои сложные ощущения, — но не мог конечно же, будучи естествоиспытателем, не подивиться изобретательности природы! В самом деле, если фагоциты имеются в крохотной личинке морской звезды, то они должны быть и в крови человека!.. Значит, своим спасением он тоже обязан фагоцитам… Это замечательно, но еще замечательнее жизнеспособность и личинки морской звезды, и человека, еще замечательнее их обороноспособность, их умение постоять за себя!

Скорее всего, именно в те часы и дни мессинских исследований и понял Мечников, как универсальны его фагоциты и, стало быть, мудра жизнь, как великолепен человеческий организм… Великолепен, но несовершенен… А способен ли он усовершенствоваться?

Я думаю, что в столь прямолинейной форме Мечников еще не ставил этот вопрос в Мессине.

Но ощущение могущества жизни, понимание, что в любом организме скрыты еще неведомые жизнеспособные силы — даже жизнеутверждающие силы, — все это не могло не пробудить в нем оптимистических представлений о возможности живого, человека в том числе.

Не смею утверждать, что идеи Мечникова были сразу же всеми подхвачены. Подобное в науке встречается крайне редко; кроме того, в науке действует некий психологический закон, по которому новые идеи вообще начинают входить в плоть науки через шесть-десять лет после их опубликования. И кроме того, новые идеи — тут речь о шаблоне — почти обязательно оказываются, по мнению неизменно действующих в науке ясновидцев, тем, «чего в природе не бывает».

Как свидетельствует один из биографов (он имеет в виду фагоциты), Мечникова «упрекали за эти идеи во всех смертных грехах…». Его изобличали в воображаемом витализме (а это не такая уж простая штука, витализм), считали, продолжает биограф Мечникова, «что он приписывает природе несусветные «чудеса», которые ей не присущи…».

…Мечников в Париже.

Он наносит визит основоположнику научной микробиологии, одному из самых замечательных ученых нового времени Луи Пастеру, — они долго беседуют, и после этой беседы Мечников остается работать до конца жизни в институте Пастера.

В день семидесятилетия Мечникова тогдашний директор института (Пастер умер) Эмиль Ру, тоже крупный микробиолог, стоявший у истоков этой науки, написал Мечникову: «Дорогой друг,… понятно, почему Пастер встретил Вас с распростертыми объятиями, — ведь Вы приносили ему не более и не менее как доктрину иммунитета».

Мечников принес в Париж Пастеру не только доктрину иммунитета, — всему человечеству он принес еще и оптимистическое учение о человеке.

Я не мыслю себе противопоставления философско-биологического учения Мечникова об оптимизме его конкретным исследованиям. Во-первых, важно и то и другое; во-вторых, все взаимосвязано: есть корень, стебель, есть листья, — но есть еще и цветы и плоды.