Человечество открывает себя

Это представление запечатлено в дошедших до нас первых по времени литературных памятниках древнего мира; о нем же свидетельствует мифология всех народов — от аборигенов Австралии до средневековых норманнов Европейского Севера.

Самая главная черта прошлого, каким оно описано в мифах, — то, что все в давние времена было не так, как сейчас. Легенды красивые, но рисуют они мифическое начало человеческой истории чаще всего в черном цвете. Вот начало записанной австралийским писателем Аланом Маршаллом легенды о том, как появился огонь: «Когда мир был молодым, огня у людей не было. Дичи было полным-полно, но ели ее сырой, и она не доставляла людям никакого удовольствия». А какой жалкий вид представляли собой, по древнему греческому мифу, люди, прежде чем дядюшка Зевса титан Прометей даровал им огонь и ремесла! Бессильные существа, зависящие от капризов погоды, боящиеся диких зверей, живущие без памяти о прошлом и без надежды на будущее…

По представлениям родового общества, далекое прошлое почти всегда хуже настоящего. Может быть, еще живет, передаваясь из поколения в поколение по необозримой цепочке эстафеты длиной в многие тысячи лет, древняя правда о том, как жили предки. Но важнее всего, вероятно, то, чтобы в интересах стабильности первобытной общины видеть ее настоящее в целом весьма благополучным, противопоставляя ужасному прошлому, когда еще не было у людей нынешних замечательных умений и обычаев. А вот ранняя цивилизация, столкнувшись не только с благами просвещения, но и с насилием и несправедливостью, начинает тосковать о минувшем «золотом веке», о времени героев и богов.

Римлянин Овидий на рубеже нашей эры уже воспевает тот самый доземледельческий образ жизни, который с горечью вспоминали мифы:

Сладкий вкушали покой безопасно живущие люди…
Плугом не ранена, все земля им сама приносила…
Реки текли молока, струились и нектара реки…

Впрочем, не все древнегреческие и римские поэты и мудрецы придерживались того же мнения. И тут особенно важно, что стали возможны споры о прошлом; они свидетельствовали о рождении исследующей его науки — истории.

Записи исторических событий, рассказов о том, что произошло, велись в Древней Месопотамии и Египте, Китае и Индии. Но «отцом истории» еще древние греки признали Геродота, и этот титул сохранен за ним до наших дней, хотя у тех же греков были, строго говоря, историки и до Геродота. Чем же он заслужил такой почет? Ключ можно, пожалуй, найти в одной из первых фраз, открывающих его «Историю»: «Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались безвестными, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом».

Вот это «в особенности… почему», поиски ответа на главный вопрос истории, раздумья о причинах событий и составили силу Геродота, дали глубину его мысли, подкрепленной блестящим литературным талантом. Очень важно и то, что он как бы уравнивал уже в приведенной «заявке на книгу» деяния как эллинов, так и неэллинов, которых Геродот по традиции именует «варварами», но они для него тем не менее тоже люди, достойные удивления. Духом живого интереса ко всем людям, где бы они ни жили, проникнута его «История».

Истоки вражды между варварами и эллинами он ищет в далеком прошлом, когда греки похищали заморских царевен, а финикийцы, скажем, — греческих. И поныне вызывает восхищение страсть Геродота к установлению связей, пусть далеко не всегда истинных, между событиями, разделенными во времени и пространстве. Он пишет, по существу, историю всемирную, герои которой равно важны для него, живут ли они в Европе, Африке или Азии. С редким даже и для куда более близких к нам времен беспристрастием анализирует великий историк поступки людей из своей и чужих стран. Через несколько столетий Плутарх упрекал его за такую «антипатриотичность», но именно эта объективность творений Геродота подтверждает его право на титул «отца истории».

История с большой буквы начинается именно там, где есть не только «как», но и «почему», где есть соотечественники и иноземцы, но нет «чужих», где твоя родина — часть огромного мира, самая близкая тебе, но все-таки часть.