Человечность

Костя будто со стороны слышал свой напряженный голос: «Левка, извини, у горкома я был не прав». И ко всем: «Я не прошел медицинскую комиссию… по слуху». Он хотел добавить, что врачебное заключение для него так же неожиданно, как и для них, но слова застряли в нем: Паша Карасев опустил голову, Витька Пятериков скептически ухмылялся, Лида Суслина поглядывала с каким-то неприятным для него интересом…

Он сел на свое место внешне спокойный, но его нервы были стянуты в узел.

— Не огорчайся… — тихо сказал Миша. Эта дружеская поддержка была сейчас очень нужна Косте. — Будем кончать школу, это тоже хорошо.

Начался урок.

* * *

Костя Настин и прежде был не очень разговорчив, а теперь и вовсе замолчал. Неожиданное чувство собственной неполноценности отравляло его дни.

Набор добровольцев в авиадесантные войска, взволновавший десятиклассников, понемногу забывался, каждодневные школьные обязанности заслонили его. Все будто сговорились не упоминать о Женьке Крылове. Паша Карасев, как всегда, охотно рассуждал о математике, Пятериков рассказывал не очень изящные анекдоты, Грошов крутился около Лиды Суслиной, Валя Пилкин оставался неизменно беззаботен, Миша Петро

Один Костя не находил себе места. Вызов в горком и медицинская комиссия встряхнули его сильнее, чем остальных ребят. В эти дни он больше потерял, чем сохранил. В ясный Костин мир ворвался слепой случай, и, оттого что этот случай был нелеп, Костя ничего не мог поделать с собой. С Лидой поговорить бы, объяснить ей… если бы она только захотела… И с Пашей Карасевым разговор не клеился, словно кого-то из них двоих подменили. Нелегко давались теперь Косте школьные дни. Он искал понимания, искренности в отношениях, а видел равнодушие и оскорбительную насмешку. Плохо все-таки без Женьки, с ним было бы иначе… «Что же делать? — спрашивал себя и наконец решил: — Вернуться к прежней ясности, пойти к врачу. Если он подтвердит, что слух ослаблен, значит, все правильно, и нечего заниматься домыслами».

В этот раз Костю принял пожилой мужчина в пенсне.

— Доктор, вы не смогли бы проверить у меня слух?

— Отчего же — на то я и врач. Присядьте. Посмотрим, что у вас. Так. Другое ухо. В кепочке ходите? И зря. Зимой полагается носить шапку, молодой человек.

Он промыл больное ухо.

— Теперь отойдите к стене, в самый угол. Что я сказал? Так. А сейчас? Серьезного нет ничего. Ухо подлечим, и слух полностью восстановится.

С плеч у Кости свалилась тяжесть: значит, забраковали не без причины. Тут же вспыхнула досада — из-за такого пустяка отстал от Женьки и Саши!

Возвращаясь из диспансера домой, Костя неожиданно встретил Лиду.

— Издалека? — спросила она чуть-чуть снисходительно.

— Был у… ушного врача.

— Ну и как твои уши?

— В порядке… — Костя ни с кем не стал бы говорить об этом, но Лида будто возвышалась над его привычками, а ему очень нужен был откровенный разговор с ней, именно с ней.

— А тогда были… не в порядке?

— Тогда нет… — Костя проглотил обиду: Лида посмеивалась над ним, он зря рассчитывал на ее внимание.

А Лиде приятно было чувствовать свою власть над этим сильным и таким робким в ее присутствии парнем. Но чем непринужденнее она держалась с ним, тем молчаливее он становился. Когда же она коснулась стычки у горкома, Костя перебил ее.

— Я… сожалею об этой встрече. Ты задаешь ничего не значащие вопросы и ничего не хочешь понять. Извини…

Он свернул в переулок, хотя ему еще рано было сворачивать, и ушел, не оглянувшись.

Лида с любопытством посмотрела ему вслед: странный все-таки Костя. Побледнел даже. И зачем это она вывела его из себя? Что-то здесь не так…

Лида шла к кинотеатру — она договорилась с Левкой Грошовым пойти на первый сеанс.

3 НОВЫЕ ОДНОКЛАССНИКИ

Холода понемногу ослабевали, новобранцы почувствовали отдаленное дыхание весны.

По утрам строевая подготовка чередовалась с политзанятиями, которые поначалу проводил Курочкин. Взвод втискивался в избу, и Курочкин читал заготовленные им газетные статьи, непринужденно обращаясь с ударениями. Женька Крылов, привыкший к точной речи учителя литературы, сначала морщился, слыша словесные обороты взводного, а потом махнул рукой, приняв их как дополнение к распорядку дня. Впрочем, ребята быстро взяли их на личное вооружение, особенно «Слушай сюда!» и «Третий взвод, могем?» Усерднее всех пользовался ими Переводов. В некотором роде он был уникальной личностью.

— Абсолютное отсутствие слуха! — самораскрывался он, поблескивая глазками. — Учитель пения говорил: редчайший случай! Я даже был освобожден от пения, товарищ младший лейтенант!

Курочкин шмыгал носом, решая, как поступить в такой необычной ситуации, а взводные остряки, которых с каждым днем становилось больше, уже подсказывали, что делать:

— Не хочешь — заставим, не могешь — научим!

На последнем политзанятии Курочкина присутствовал комиссар роты политрук Добрынин. Он скромненько сел сзади, о чем-то поговорил с Бурлаком и замолчал, будто его и не было в помещении. Но его присутствие ощущали все, особенно Курочкин. Он чаще, чем обычно, шмыгал носом: