Человечность

Что они будут — об этом знали, когда еще шли в горком комсомола. Мысль о них не покидала добровольцев, но до поры до времени прыжки представлялись им как нечто отдаленное, заключительное, потому что именно с прыжков начнется их десантная биография. А до той поры им надлежало овладеть навыками пехоты: ведь десантники — те же пехотинцы, только падающие под куполами парашютов с неба…

Женька Крылов не раз пытался представить себе, как он поднимается ввысь. «Дуглас» взревет, побежит по аэродрому, оторвется от земли, нырнет в облака. Потом прозвучит сигнал, Женька взглянет в люк и оцепенеет от страха, но именно страх надо будет побороть в себе. Хватит ли у него на это сил?

А путь к страшному люку был не так прост. Неведомо для себя добровольцы исподволь готовились к трудному испытанию. Подготовка началась уже мартовским вечером, когда Женька шел к военкомату, неумело преодолевая себя. И позже, шагая в строю новобранцев, он тоже готовился к прыжкам. Утренние подъемы, тактические занятия в поле, путь в столовую и многое другое — все это было дорогой в небо, дорогой к самолетному люку. В добровольцах постепенно накапливался тот запас мужества, которое должно было пересилить страх перед воздушным колодцем, перед падением навстречу беспощадно-жесткой земле.

А еще была кропотливая работа с парашютом. Они изучали технику прыжка, учились укладывать парашюты, испытывали силу удара, с которым приземляется парашютист. И кроме того, были беседы на политзанятиях, в палатке и просто так, накоротке.

Армейская педагогика учитывала все эти факторы, и где-то в штабах, о которых Женька Крылов имел смутное представление, уже безошибочно оценили степень его личной подготовленности к прыжкам с парашютом.

И вот наступил этот необычный день. Взводные колонны потянулись в поле, над которым блестели светло-голубые тела аэростатов.

Женька Крылов шагал в ряду притихших товарищей, вдыхая густой аромат созревших трав.

В поле Курочкин остановил строй, повернул к себе. Взводный заметно волновался, а добровольцы с привычным доверием к нему ждали, что он скажет.

— Третий взвод, могем?

Наверное, в ту минуту ничто не прозвучало бы так уместно, как этот забавный вопрос, от которого предстоящее десантникам испытание превращалось в одну из повседневных трудностей.

— Могем, товарищ младший лейтенант!

В полукилометре от них — еще аэростат. Там первый взвод и где-то — Саша. Может быть, это его парашют ромашкой раскрылся в небе. Парашютистов Женька видел и до войны. Каждое лето восемнадцатого августа покровцы высыпали на замоскворецкий луг. Здесь сходилась вся поющая и пляшущая округа, а Женьку больше всего привлекали планеры. То было время особого преклонения перед полетами в небо, и летчики с парашютистами представлялись ему чуть ли не сказочными людьми. Теперь, конечно, он не так наивен, как прежде, но чувство восхищения человеком, побывавшим среди облаков, у него сохранилось. А вскоре он сам поднимется в небо — не на самолете, правда, а в кабине аэростата, но, в общем, какая разница?

— Крылов, Грачев, Ляликов, Малинин — в кабину!

Вот оно, незнакомое до сих пор ощущение! Земля убегала из-под ног, дно кабины подталкивало Женьку вверх. С высоты земля выглядела еще красивее. Будто свежевымытая, она открывалась взгляду огромным разноцветным ковром — множеством полос, линий, оттенков, темно-зелеными массивами лесов. Воздух чист, горизонт отодвинулся далеко-далеко и потонул в нежно-синей дымке. В глубине этого пространства, над зеленью лесов и полей, блестящими точками застыли аэростаты. Там тоже были товарищи. На подмосковной земле и в подмосковном небе одним дыханием жил целый авиадесантный корпус, маленькой частицей которого был тре

— Вжважодестьсот, — сообщил инструктор. — Пошли.

Кабину плавно раскачивало, и Женьке хотелось обеими руками вцепиться в борт, а именно этого нельзя было делать. Волна страха поднималась, но уже срабатывал незримый тормоз, будто кто-то другой вне Женьки Крылова напомнил ему: «Один шаг, и все будет позади!..» Женька шагнул. Динамический удар встряхнул его, выровнял, над головой красиво опрокинулась вверх дном матовая чаша парашюта, а в небе уже звенели голоса:

— Ого-гоо-ооо… Э-эей!..

Удивительное состояние! Ни страха, ни тревоги, никакой скованности. Каждая клетка тела ликовала, и было жаль, что так быстро приближалась земля. Толчок. Женька встал на ноги, отстегнул лямки парашюта. Грачев приземлялся, Ляликову оставалось метров двести, Малинин только оторвался от аэростата…

Обратная дорога в лагерь. Курочкин весело шагал впереди, не обращая внимания на шумное оживление в строю.

— А я как глянул вниз — коленки затряслись. Закрыл глаза — будь что будет.

— Кальсоны проверил, Федь?

— Цыц, паршивец!

Женьке Крылову приятно было сознавать, что его личные ощущения совпали с ощущениями товарищей. В этот день добровольцы приобрели крупицу нового опыта, а сами остались теми же — по-человечески обыкновенными.

* * *