Человек: 1. Теория большого надувательства

вселенной. По своим объёмам что тот, что другой хоть и были огромны, но не настолько, чтобы вместить в себя всё то, что они пожирали. Странное дело – они не увеличивались в размерах, втягивая в «хоботы» рукотворные строения Терры. Здесь была какая-то хитрость. Похоже, что они каким-то образом видоизменяли материю, попадающую в них, превращая её во что-то иное. Наверное, в энергию. Как с ними можно было бороться? Люди просто в панике бежали. Прибывший отряд защитников пытался вступить в схватку, но разве можно было успешно сражаться, имея более слабое оружие?

Андрюха пощупал попавшую под «пылесос» правую руку. Кисть тогда вместе с импульсной «выжигалкой» оторвало к чертям, только ошмётки в стороны брызнули. Правда, за три дня рука выросла, но боль поначалу была ужасная – несколько раз он

терял сознание.

«Как мне хреново!.. – подумал бывший десантник, ныне льющий горькие слёзы беженец, ушедший в запой. – Как мне тошно!.. Пойла что ли опять накатить?…» Он встал с постели, подошёл к перекошенному, шатающемуся столу, где, по идее, должна была ещё находиться ёмкость с оживляющей жидкостью. Ёмкость, как оказалось, действительно там была, вот только самогон в ней совершенно отсутствовал.

Зато рядом с пластиковой прозрачной канистрой лежал совсем непрозрачный и совсем непластиковый, а на ощупь бумажный, свёрток. «Что за сволочь?… – вслух сказал Андрюха. – Откуда это вообще?…» Он поводил руками по поверхности свёртка, определяя его габариты. Габариты были внушительные. «Коробка, что ли, какая-то?…» Андрюха вспомнил, что в наколенном кармане штанов должен был быть фонарик, вытащил его, включил, посветил на свёрток. На обёрточной бумаге красивым, почти каллиграфическим почерком было начертано: «А. Гулливерову». Чёрными буквами, на русском языке. «Фигня какая-то… Ничего не понимаю…»

Минуты две он с недоумением рассматривал надпись, выясняя, не чудится ли та ему. Страшные воспоминания и слёзы куда-то испарились, Андрюха теперь увлёкся разгадыванием кроссворда. Не придумав никаких толковых версий, объясняющих появление свёртка с надписью, и, убедившись, что это не игра воображения, адресат решил посмотреть, что же внутри для него приготовлено.

Упаковка хоть и была кое-где скреплена липкой лентой, но поддалась легко. Разорвать её не составило труда. Под ней обнаружилась большая картонная коробка с крышкой. Ярко раскрашенная коробка на своё содержимое никак не намекала – напрочь отсутствовали надписи и название. Просто коробка с красивой, можно даже сказать пёстрой, расцветкой. Андрюха снял крышку. Внутри большой коробки находилась точно такая же, но размером, естественно, поменьше. «Всё ясно. Это Кельвина проделки. Чтобы настроение мне поднять… Устроил тут матрёшка-шоу… Откуда это он, интересно, гад, русский язык знает?»

Он открыл ещё пять коробок, а внутри последней обнаружил такое, от чего в своих логических рассуждениях ещё больше запутался.

Внутри самой маленькой коробки лежал привет из детства, из его, Андрюхиного детства – настоящая почтовая открытка с картинкой, которую он очень любил. На открытке был изображён деревенский деревянный домик, присыпанный снегом, с виду

уютный и тёплый, из трубы которого шёл дымок, а окошки светились. И стоял этот домик посреди большого снежного поля, и окружало его беззвёздное ночное небо. Но самое удивительное на этой картинке было то, что сразу не замечалось. Если очень внимательно посмотреть, то можно было увидеть, что никакое это не снежное поле, а стоит домик в центре галактики, потому что снег как бы невзначай переходил в звёздную спираль. И от этого открытия делалось весело на душе, и маленькому Андрюшке казалось, что теперь-то ему известна тайна, а картинка – не простая картинка, а волшебная. Эту открытку ему подарила мама на день рождения, и когда он раскрыл её секрет, то решил открытку никому из друзей не показывать – это было его, сокровенное, а сокровенное на то и сокровенное, чтобы его никому не раскрывать, даже друзьям.

У Андрюхи сразу же головная боль поутихла, когда он эту открытку увидел. И почему-то ему вдруг показалось, что если вот сейчас он перевернёт картинку, то обязательно прочтёт те тёплые мамины слова поздравления, что она написала ко дню его рождения. Он перевернул карточку, но прочёл совсем другое. Тем же почти каллиграфическим почерком, каким был подписан свёрток, была и сделана надпись на открытке. Надпись гласила:

«Привет, Эндрю!

Прости меня, подлеца, за розыгрыши!

Так было нужно, друг мой.

Клянусь, больше это не повторится.

Бывай здоров! И давай заканчивай с самогоном.

Твой дядя Алекс.»