Человек без собаки

— Но кто-то из вас, мне все равно кто, должен заняться этим делом, — напустив для начала туману, разъяснил комиссар. — Других вариантов нет. Собственно говоря, напрашивается Бакман, у нее же отпуск не официальный, но… ты сам знаешь, что у Эвы творится дома… можно, конечно, пренебречь, но мне кажется, лучше бы дать ей провести эти дни в кругу семьи… или как, Гуннар?

Гуннар немедленно согласился. Если уж даже Асунандер знает о семейных проблемах Эвы, это серьезно. А в чем дело?

Комиссар Асунандер прокашлялся так обстоятельно, как умеют кашлять только курильщики трубок с тридцатилетним стажем. Потом сообщил, что речь идет об исчезновении.

Нет, не так. Не об одном исчезновении — исчезли двое.

Потом он сделал паузу, чтобы затолкать на место зубные протезы. Почему-то эти протезы обладали странным свойством: когда комиссар долго говорил, они срывались с места и пускались в свободное путешествие, в пределах, к счастью, только ротовой полости комиссара. Вообще говоря, искусственные зубы были прямым следствием его работы в полиции. Десять лет назад какой-то обкурившийся бодибилдер ударил его по лицу бейсбольной битой, и Асунандер за долю секунды лишился двадцати шести зубов, что, возможно, было мировым рекордом. К тому же этот мировой рекорд повлек за собой чуть ли не год многочисленных операций, результат которых никак нельзя было признать удачным. Крепление протезов оказалось ненадежным, Асунандер постоянно их поправлял, а это, в свою очередь, заставляло его быть предельно лаконичным. Особенно если у него были заняты руки, в углу рта торчала трубка, а авария во рту уже стала свершившимся фактом. В таких случаях речь его становилась похожей на старые телеграммы — он перепрыгивал через лишние, по его мнению, предлоги и артикли.

— Странная история, — сказал он. — Телефон вчера сегодня.

— Понимаю, — сказал Гуннар.

— Надо посылать изучать. Берешь?

— Дай мне четверть часа, — попросил Гуннар. — У меня поезд в полвторого. Попробую все отменить.

— Понял. Десять минут. Рождества!

Не успел он закончить разговор, как в кухню, еле шевеля ногами, вошла Сара. Он уставился на нее — что-то явно не так. Ее красивые каштановые волосы почему-то влажны и свисают неопрятными космами. Глаза красные и блестящие, дышит тяжело, рот приоткрыт. Длинную ночную рубашку она, очевидно, использовала как полотенце — вся в пятнах пота.

Сара остановилась, держась за холодильник.

— Папа… — пробормотала она еле слышно.

Гуннар Барбаротти еле сдержался, чтобы не кинуться к дочери и прижать ее к себе.

— Что с тобой, малышка?

— Мне кажется… я заболела…

Она по-прежнему говорила тихо-тихо, ему приходилось напрягать слух.

Он выдвинул из-под стола стул, усадил дочь и положил ей руку на лоб — горячий, как утюг. Она смотрела на него полуприкрытыми пустыми глазами.

— Не думаю… что смогу…

— Ты температуру мерила?

— Нет…

— Немедленно в постель. Сейчас принесу тебе попить и термометр. Ты выглядишь ужасно.

— Но мама… Мальмбергет…

— Отменяется. К тому же у меня неотложное дело на работе. Отпразднуем Рождество дома, в Чимлинге.

— Но…

— Никаких «но». Пойдем, я помогу тебе добраться до постели.

Она встала со стула и покачнулась. Он поддержал ее и положил руку на талию.

— Спасибо, папа… я дойду сама. Мне еще и пописать надо… но если ты принесешь что-нибудь попить…

— Само собой, само собой… само собой, моя девочка.

Он, повыкидывав половину белья на пол, отыскал в шкафу две подушки с чистыми наволочками. Подоткнул дочери одеяло, принес два стакана — один с водой, другой с клюквенным соком. Проверил термометр — тридцать девять и шесть. Она задремала, и он, стараясь не шуметь, выскользнул из комнаты.

Сначала позвонил Асунандеру — хорошо, я берусь за случай с двумя исчезновениями.

Потом набрал номер бывшей жены — к сожалению, приехать не могу. У Сары температура под сорок, она не может не только ехать, она не может даже встать с постели.

Покончив с телефонными разговорами, он подошел к окну и посмотрел на серо-фиолетовое декабрьское небо.

— Спасибо, Господи! — пробормотал он. — Покорно благодарю! До встречи в январе.

Достал амбарную книгу и записал в актив Бога три очка.

Глава 17

Прежде чем направиться на Альведерсгатан, 4, в дом, где, судя по всему, и исчезли два человека, он забежал в управление и провел короткий брифинг с Молльбергом.

Собственно, фамилии его была не Молльберг[38], а Мелльберг, он был норвежцем, и у него были на удивление твердые принципы, или, как выражалась Эва Бакман, несгибаемый интегритет. Тридцать пять лет, дом в Винге, недалеко от города, жена и двое детей. Он никогда не участвовал ни в каких корпоративных затеях, никогда не забегал с коллегами выпить кружку пива, у него не было никаких других интересов (или, во всяком случае, никто о них не знал), и он всегда казался чем-то опечаленным. Отсюда и пошло прозвище — Молльберг.

Но его профессиональность и честность ни у кого не вызывали сомнений.

Брифинг занял десять минут. Молльберг уже успел написать рапорт на двух листах и для верности пересказал всю историю на словах.