Человек дейтерия

Гриша щелкнул челюстью. Заслушавшись, он и впрямь открыл рот. Не каждый день сверстники рассказывали о таком. И грозный Саймон съежился совсем уж до лилипутских размеров. Если человек рысь дикую усмирил, на волков охотился, что ему какая-то дворовая шпана!

— Ладно, заболтались, — Степан взглянул на часы. В отличие от Гриши, обходившегося вовсе без часов, он носил огромный «командирский» хронометр — еще старых времен, с пружинным подзаводом. — Давай-ка, брат, дальше рисовать…

Они продолжили. Чтобы было, что нести в клуб. Заодно решили проверить и Альберта Игнатьевича. Показать, скажем, с пяток рисунков, а после посмотреть на реакцию. В смысле — сумеет или нет взрослый художник разобрать, кто и что нарисовал. Гришка считал, что разобрать будет сложно и Альберт Игнатьевич сядет в лужу, Степа не сомневался, что бородатый руководитель раскусит их трюк проще простого.

Словом, Степа сопел над ватманом, а Гриша украдкой поглядывал на него и недоумевал. Потому что с появлением Степы что-то в комнате явно переменилось. Съежилась она, что ли? Во всяком случае, плечистому и широкогрудому Степе она была явно маловата. То есть до притолки гость не доставал и мебели локтями не касался, но ощущение собственной малости у Гриши нет-нет да появлялось. Было в его новом знакомом нечто особое — несуетное и крупное — в манерах, в мимике, даже в походке. Он и в фас выглядел совершенно другим. То есть Гриша давно уже задумывался над тем, почему одни люди в фас на себя больше похожи, чем в профиль, а другие наоборот. Вот Степан, если зайти сбоку, становился совсем взрослым. Не четырнадцатилетним крепышом, а настоящим мужчиной, работягой. Даже жесткость какая-то угадывалась в лице — ястребиное что-то. В фас — обычный добродушный парнишка, а в профиль — герой вестерна. И делалось понятно, почему дал слабину Саймон. Перед ним бы, Гришкой, этот бандюган в жизнь бы не спасовал. Даже возьми он в руки лом или боевой автомат. А вот перед Степой кексанул…

Пока Степан набрасывал на листе стоящий на подоконнике кактус, Гриша успел махом навалять несколько рисунков. Помогал не только прищур, помогало настроение. Хотелось, наверное, блеснуть перед гостем. Не победами над лесным зверьем, так хоть такой малостью. Благо нашлась у Гриши своя фишечка — в кои-то веки! Отчего же не постараться!

На первом листе он нарисовал кота Базилио, на втором — огромную океанскую волну, накрывающую островок с пальмами, на третьем — жуткого Карибского монстра с бородой из змей. Фломастер скользил по бумаге легко и быстро, методика прищуривания не подводила и здесь. Покончив с тираннозавром из «Парка Юрского периода», Гриша подумал, что не хватает чего-то реалистичного. Хотя бы из того, что находится в комнате. Самым реалистичным (не считая кактуса, конечно) показался ему Степа, — за него Гриша и взялся. На этот раз работал карандашами, прищур перемежал с оригиналом. И странно — реальности снова не получилось. Вместо расслабленной руки вышел напряженный кулак, а выражение задумчивости вытеснила гримаса ярости. Гриша прямо ахнул.

Воин!..

Вот кого рисовало воображение Гриши, и ничего другого он представить себе не мог. Сами собой на заднем плане прочертились трибуны Колизея с фигурками зрителей, а на арене в доспехах застыл Степа. Коротенький меч в правой руке, пальцы левой сжаты в кулак. А против него… Гриша протер глаз и снова прищурился. Рисовать Саймона решительно не хотелось, тигра же вообразить никак не получалось. Не рысь же рисовать! Гриша склонял голову и так и этак, но нужный образ не всплывал. В конце концов он решил оставить все как есть.

— Ну ты даешь! — Степа, оказывается, стоял уже рядом. — Как это у тебя получается?

— Ммм… — Гриша смутился. — Я же говорю, прищуриваюсь, а потом воображаю.

— Ничего себе — навоображал!

— Так это вроде и не я. Вон, сколько фильмов про гладиаторов наснимали. Десятка два, наверное.

— Может, и наснимали, только не про меня. — Степа взял Гришино художество в руки.

— А у тебя что вышло?

— Да так, ерунда…

Гриша поглядел на кактус, нарисованный Степой. Горшок самый обычный — с очень даже знакомой трещинкой, а вот растение… Тут, пожалуй, Степа ошибался. Или скромничал…

С неожиданной ясностью Гриша вдруг понял, что при всех своих прищурах ему такой кактус ни за что не нарисовать. Да он просто не сумел бы себе такого представить! Потому что Степа не кактус рисовал, а сказочное существо. Иголки шаровидного растения сливались в сияющую ауру, отдельные пробивающиеся шипы только усиливали ощущение света. Внутри ауры, как в прозрачном мху, скрывался этакий грибок-боровичок, вроде и похожий и в то же время совсем не похожий на своего земного собрата. Маленькое инопланетное создание. Без губ, без глаз, вообще без лица, но все равно со своим особым выражением. Даже казалось — глядит с бумаги и улыбается.

— Круто! — выдохнул он. — Я и не знал, что так можно.

— Шутишь? — Степа не удержался от улыбки. — Это все Альберт Игнатьевич. Его школа.

— Как это?

— Да очень просто. Скучно же рисовать горшки, стаканы там разные, — вот он и посоветовал одушевлять предметы.