Человек должен жить

— Скорей! Поезд уж…

Едва мы сошли, поезд тронулся. Проводница помахала нам желтым флажком. Мы помахали ей кепками.

На перроне среди пассажиров мы старались разыскать третьего студента, который должен проходить практику вместе с нами, — Гринина. Но не нашли. Возможно, он еще не выехал из Москвы. Возможно, первым сошел с поезда и был уже далеко от станции. А может быть, заболел. Мало ли что может случиться с человеком.

Всю дорогу мы ехали под дождем, и сейчас небо по-прежнему было обложено темными тучами. Дождь, как видно, зарядил надолго.

Захаров поднял воротник пальто, я поднял воротник плаща, с наших кепок стекали дождевые капли.

Мы пошли к неказистому деревянному домику станции. В правом угловом окне по-домашнему горел оранжевый свет, точно такой, как у нас дома, и я подумал о том, где мы будем сегодня ночевать.

Вокруг домика росли высокие березы. Было слышно, как дождевые капли ударяют по листьям. Слева от станции, в канаве, заросшей густой травой, паслась белая в черных пятнах корова, возле нее стоял босой мальчик лет шести в большой железнодорожной фуражке с красным верхом.

Мне было жаль этого мальчишку, потому что он стоял под дождем, под холодным дождем и мог заболеть. Он почти ничем не был защищен. Темный взмокший мешок, прикрывавший его плечи, конечно, не грел и был, по сути дела, холодным компрессом.

— Сейчас же иди под крышу! — крикнул я строго. — Никуда твоя корова не сбежит.

Он ответил тоненьким слезливым голоском:

— Папка будет бить.

По голосу мне показалось, что мальчик уже простужен.

У дверей станции Захаров вдруг остановился и тревожно посмотрел на освещенное оранжевым светом окно. Я тоже посмотрел туда. Окно как окно, ничего особенного. Но под окном в траве лежал мужчина лицом вверх. Рядом на коленях стояла женщина и тормошила его за плечи.

— Подойдем ближе, — сказал Захаров.

Мы вошли в палисадник. Здесь росли высокая трава и мокрые желтые цветы. Ветер шевелил ветви берез, и на нас полетели крупные капли; мы словно попали под холодный душ. Глядя на мужчину и женщину, я не думал, что с этих минут и начнется наша практика, и совсем не по программе.

— Муж? — спросил Захаров.

— Пьяница он горький.

— Живой?

Я не ожидал такого вопроса.

— Разве не видите? — спокойно ответила женщина.

— Сейчас посмотрим, — сказал Захаров и взял руку мужчины.

На мужчине были кирзовые сапоги с блестящими подковками.

Я осторожно опустил чемодан в траву и взял другую руку мужчины. То ли есть пульс, то ли нет. Не поймешь. Но рука теплая. Попробовал лоб — тоже теплый. Посмотрел на Захарова:

— Ну что?

— Пульс как будто есть, но очень слабый. — Морщинки на лбу Захарова собрались гармошкой. Он подумал с минуту, потом сказал: — Ввести бы ему кофеина, нашатыря дать понюхать, а то и внутрь.

— Нашатырь нюхать? — Женщина засмеялась.

Я не понял, почему она смеется.

— Живете далеко? — спросил Захаров.

Женщина показала рукой на освещенное окно.

Отсюда, из палисадника, хорошо был виден оранжевый абажур с красивыми кисточками, темный старинный гардероб с зеркалом.

— Эх, нашатыря бы ему! — сказал Захаров. — У вас должен быть нашатырь, если он часто пьет.

— Некогда в аптеку сбегать. Да он и не помогает. «Скорая» раз приезжала, давали нюхать и в горло хотели влить. Не помогает!

— Чем же вы его в чувство приводите?

— Проспится и песни начинает петь.

— Эх, нашатыря бы! — проговорил Захаров. — Не верю, что он не помогает.

— Не поможет, — произнес за березами зычный голос.

Мы услышали приближающиеся шаги. Вскоре показался милиционер. На боку висела кобура с пистолетом. Милиционеру было лет сорок. Меня поразили его усталые глаза.

— Это вы сказали «не поможет»? — спросил Захаров.

— Так точно, я.

— Почему не поможет? — спросил Захаров и посмотрел на меня.

— Действительно, — сказал я. — Почему вы так говорите, товарищ милиционер?

Милиционер смотрел на нас, как на малолетних детей.

— Ну, прямо горе, когда люди берутся не за свое дело, — сказал Захаров.

Эти слова, видимо, задели милиционера за живое.

— А вы кто такие, что мне указываете? Документы! — И лихо козырнул.

— Не козыряйте, сами козыряли шесть лет, — спокойно сказал Захаров. — Вызовите лучше «Скорую помощь». У нас нашатыря нет с собою. Помочь человеку надо.

— «Скорую помощь»? — Милиционер усмехнулся, но так, чтобы не видела женщина.

— Ну, чего вы стоите? — крикнул Захаров. — Где телефон?

Мы сами позвоним, если вам трудно. Это не входит в ваши обязанности? Постой здесь.

Каша, я зайду на станцию.

— Не беспокойтесь, гражданин, — сказал милиционер. — «Скорая» сейчас прибудет… Все-таки кто вы такие? Меня, как блюстителя порядка, это касается. Что-то я не встречал вас в нашем городе.

— Скажи ему, Каша, кто мы такие.

— Студенты из Москвы, — сказал я. И хотел добавить: «Медики», — но закусил губу. Поведение милиционера было не совсем обычным, он что-то недоговаривал.

— Студенты? На практику? Химики?

— Да! Химики, — опередив меня, ответил Захаров.

Милиционер подошел ко мне и сказал на ухо:

— Он уже конченый, понятно? «Скорая» приедет лишь для того, чтобы установить факт смерти.