Человек должен жить

— Ну, никто не укусил тебя? — спросила Екатерина Ивановна.

Девушка не ответила и выскользнула в дверь.

— В следующий раз будет смелее, — сказала Любовь Ивановна. Она вышла из кабинета и сказала: — Следующий!

Некоторых больных принимала сама Екатерина Ивановна, некоторых передавала мне. Часа полтора она присматривалась ко мне, потом вдруг сказала:

— Вы мне нравитесь, Игорь Александрович, как первый снег осенью.

Я не понял, при чем тут первый снег. Я не успел подумать, что это значит. Екатерина Ивановна сказала:

— Вы будете принимать в соседнем кабинете, в девятом. Участковый врач Орлова заболела, мы с вами будем принимать и своих и ее больных. Если будет что-либо непонятно, пришлете за мной сестру. Идите.

Я пошел. В девятом кабинете за столиком на месте врача сидела сестра. Я заметил, что у нее очень светлые волосы и голубые глаза.

— Буду принимать в вашем кабинете, — сказал я.

Сестра встала и уступила мне место.

— Знаю… Можно вызывать? — Она смотрела на меня вопросительно. Всем своим видом она выказывала готовность подчиняться.

Впервые я почувствовал себя вправе распоряжаться другим человеком. У Вали я был в большой зависимости, так как умел во много раз меньше ее. И, кроме того, Валя…

— Можно вызывать? — повторила сестра.

— Подождите, как вас зовут?

— Руфа.

— Вы немка? У немцев есть слово «руфен».

— Я совершенно русская. Руфа, Руфина, разве не слышали такого имени?

— Нет.

Руфина стояла передо мной: миловидное лицо, светлые волосы, падающие на плечи.

— Вызывайте, пожалуйста, Руфина. — Я сел за столик и поставил перед собой стетоскоп. В клиниках нам запрещали пользоваться фонендоскопом, он будто бы усиливает и искажает звуки. Мы пользовались только стетоскопами. Но перед практикой я все же купил фонендоскоп. Он лежал в моем чемодане и ждал своего часа. Екатерина Ивановна, пожалуй, не будет иметь ничего против фонендоскопа, поскольку она сама им выслушивает. А Михаил Илларионович? Это можно будет проверить. Завтра же! Все врачи в поликлиниках пользуются фонендоскопами. Чем же я хуже их?

Вошел мужчина лет сорока пяти. Он жаловался на боли в животе, изжогу, тошноту. Он достал из бумажника анализ желудочного сока и протянул мне. Кислотность была резко понижена. Я попросил его прилечь на кушетку и начал пальпировать живот. Иногда он вскрикивал от боли.

— На рентгене не были? — спросил я.

— Орлова обещала послать, да вот и сама слегла. Пошлите, если можно, доктор. Буду вам очень признателен.

— Оденьтесь, — сказал я и стал заполнять, амбулаторную карту. Я не знал, могу ли сам подписывать рецепты, могу ли самостоятельно направить в рентгеновский кабинет. И пошел спросить об этом у Екатерины Ивановны.

Несколько метров разделяли наши кабинеты. Я шел и думал о Венере. Вошел в десятый кабинет и, глядя на Екатерину Ивановну, сказал:

— Я хочу спросить… — И запнулся. Я забыл, о чем хотел спросить. Венера стояла передо мной, а не старушка Екатерина Ивановна со сморщенным, высохшим личиком. Я нахмурил лоб, щелкнул себя по голове.

— Выскочило… Сейчас вспомню… Ах, да!.. Можно мне самому подписывать рецепты и разные направления?

— Конечно, конечно! Безусловно! Но как вы могли забыть такой простой вопрос?

Я ужасно покраснел. А она спросила:

— У вас там опять девица? — Она сделала паузу. Я молчал. — И опять не хочет себя показывать? — Екатерина Ивановна улыбнулась, уверенная, что попала в точку.

— Что вы! У меня мужчина сорока пяти лет.

Мне хотелось подойти к столу, найти карточку Венеры и посмотреть ее адрес и место учебы или работы. Но как? Любовь Ивановна так подозрительно на меня смотрела, будто наверняка догадывалась, что творится со мною. Я подошел к столу и спросил:

— До которого часа будем принимать?

— Официально до семи… а вообще, пока не примем всех. А вы что, спешите куда-нибудь?

— Нет, просто так. Чтобы знать.

Я поспешил в свой кабинет, написал больному рецепт, потом написал направление в рентгеновский кабинет и рассказал, что можно и чего нельзя есть. Он поблагодарил и вышел. Его фамилия была Краснов. Я запомнил эту фамилию. По истории мы учили — был такой царский генерал Краснов.

В этот вечер я принял еще семь больных. Хуже всего я знал рецептуру и частенько выходил из своего кабинета к Захарову, чтобы спросить у него. Не пойму, откуда он помнил рецепты. К Екатерине Ивановне я обращаться не хотел: и так, наверно, надоел ей. К Чуднову тоже идти было как-то неудобно, пусть он думает, что я и рецептуру знаю хорошо, — не хотелось подводить и себя и свой институт.

Около семи вечера принесли амбулаторную карту из кожного кабинета. Я прочел: «Петров Алексей Сидорович, двадцать три года, рабочий». Врач-дерматолог записал: «На голенях геморрагическая сыпь, боли в суставах. Очевидно, ревматизм. К терапевту на консультацию».

«Нашли терапевта, — подумал я. — Почему не повели больного к Екатерине Ивановне?»

— Кто у вас участковый врач? — спросил я.

— Орлова была, а теперь вы.

Я попросил показать ногу. Петров поднял штанину. В нижней трети голени виднелась ярко-красная сыпь. Пятнышки, словно веснушки, обсыпали голень спереди.

— Сыпь беспокоит? Чешется? Болит?