Человек должен жить

Гринин спешил что-то закончить. Он повернулся с неожиданной готовностью.

— Меня торопил, а сам, интересный юноша?

Он принял шутку:

— Видишь ли, бывший военный, тут не так просто… — Краски сошли с его лица, посерьезневшего и растерянного, хотя Юра старался, чтобы растерянность была не видна.

Юноша лет двадцати трех сидел на кушетке с вытянутой рукой. На кисти лежали пропитавшиеся кровью салфетки. Пинцет в руке Гринина дрожал. Напорол парень.

— Можно посмотреть? — спросил я.

— Собственно, смотреть тут нечего, — сказал Гринин. — Но если уж так хочешь — пожалуйста! — Он несмело ухватил пинцетом салфетку, но поднять не успел: вошел Коршунов.

— Как тут они без меня? — спросил Коршунов у Вадима Павловича.

— И спрашивать нечего! Сплошная эрудиция! Гиппократы! Ну, я пошел. — Вадим Павлович моментально снял халат, надел пиджак и удалился.

— Василий Петрович, — неестественно громко сказал Гринин, — я хотел с вами посоветоваться.

Коршунов склонился над пораненной рукой.

— Что произошло? — спросил он у больного.

— Пилой шарахнуло.

— Подвигайте пальцами.

Больной сделал усилие, весь напрягся, а пальцы не двигались.

— Понимаете почему? — спросил у нас Коршунов.

— Конечно! — воскликнул Гринин и отвернулся от меня.

— Откуда прибыли? — спросил Коршунов. — Кто оперировал?

— Ларионов Александр Спиридоныч, — ответил больной.

— Где направление?

— Я без направления. Уговорил регистраторшу записать. Пальцы-то мертвые. Хоть бы левая, а то ведь правая рука, товарищи.

— Одну минутку, больной. — Коршунов отвел нас к стеклянному шкафчику с инструментами и сказал: — Ларионов не сшил сухожилия. Понимаете? Пила разорвала сухожилия, а этот сапожник зашил только кожу… Юрий Семенович, что вы успели сделать?

— Разрезал швы на коже и хотел сшивать сухожилия, — ответил Гринин.

— Приступайте!

Пока Гринин работал, Коршунов ни на секунду не отошел от него. Минут через двадцать я подошел к ним.

Окровавленная, но не очень ладонь. Аккуратно сшитые лоскутки кожи.

Чисто сработано, Юрка, ничего не скажешь!

— Прекрасно, Юрий Семенович! — сказал Коршунов, глядя, как больной пошевелил пальцами. — Прекрасно. Рука будет жить.

Мы продолжали прием. Дело шло к концу. Но в половине шестого в коридоре послышался топот ног, шум.

— Узнайте, пожалуйста, что там такое, — попросил Коршунов Зину.

Она вышла и минуты через две возвратилась в кабинет.

— С фабрики человек двадцать. А запись окончена. Они шумят. «К самому, — говорят, — Чуднову пойдем, если не примете». Давайте примем. Им только на осмотр. Это ведь быстро.

— Скажите регистратуре, чтобы записали. И предупредите, чтобы в коридоре была полная тишина.

Зина навела порядок, и мы начали принимать работниц фабрики. Это было какое-то наваждение, не иначе. Одна жаловалась, что у нее болит горло, другая — что болит живот, третья — что в груди нащупала яблоко, четвертая — что в ухе стреляет, и все пришли с готовым диагнозом — рак.

Я осматривал каждую женщину очень внимательно и не находил никакого рака. Женщины не верили и обращались к Коршунову. Он смотрел. И тоже не находил никаких болезней.

Мы сидели до восьми вечера, приняли не двадцать, а дополнительно пятьдесят человек. И лишь у предпоследнего нашего пациента, бухгалтера фабрики, Гринин обнаружил в животе уплотнение величиной с кулак. Коршунов тоже его осмотрел и посоветовал бухгалтеру сходить в рентгеновский кабинет и в лабораторию для исследования желудочного сока. Предполагался рак желудка.

— Вначале в лабораторию сходите, — сказал ему Василий Петрович и обратился к нам: — Из-за чего этот переполох? Ничего подобного прежде не бывало!

Выручила молодая работница со смешливо вздернутым носиком. На вид ей было не больше семнадцати. Она уже разделась до пояса и стояла, поправляя прическу и посмеиваясь. Еще издали я заметил у нее на губе небольшую темную корочку.

— Что это у тебя на губе? Тоже небось рак? — спросил я.

— Нет! Муж крепко поцеловал.

— Похоже, — согласился я. — А не скажешь ли, почему это вы полетели все в поликлинику?

— Врач попутал. Пришел из больницы с лекцией. Незнакомый, чудной. Напугал до смерти. Всю ночь многие не спали. После смены побежали сюда.

— Незнакомый врач? — спросил Коршунов. — Странно!

— Маленький такой, низенький, широкий в плечах. Волосы как перекисью водорода вымыты, нос горбатый. От каждого вопроса краснеет — умора!

— Так это же Пшенкин! — воскликнул пренебрежительно Гринин.

— Кто? — переспросил Василий Петрович.

— Наш Игорь, — сказал я. — Игорь Александрович Каша.

— Вот-вот! Сестра перед лекцией вроде бы Гречкой его назвала, — сказала работница. — Сколько к вам завтра народу прибежит! Пропасть! Спасибо, что ничего не нашли. До свидания, доктора!

Она вышла, и Коршунов рассмеялся от души.

— Вот вам и сила слова… Придется нам туда выйти, в здравпункт, там и осмотрим людей. С Чудновым согласую… — Он стал вдруг серьезным. — А у этого старичка бухгалтера, думаю, рак. Все-таки рак. И, значит, лекция вашего товарища, несмотря на некоторые недочеты, принесла пользу. Вы тоже готовьтесь к лекциям, друзья! Обскакал нас, хирургов, Чуднов!