Морские дюны кладбище песка, невостребованного красотой несозданных Храмов.
Повадки ночи воровские, ступает неслышно, застигнут вора – солидарно прикроет, а в свидетели не привлечешь.
Романтика весенней ночи… Насильственная анонимность любви перед грехом подстрекательства чувств к лицемерию биологического восторга.
Сон о любви. . . А что же все-таки я проспал?
Полет ворона бездарности на крыльях плагиата, а поет соловьем.
Весна бастилию зимы ломает, ручьи, тюремщики, на волю выпускают ее сугробы.
Эпос – лубок слова.
Неудача – несостоявшийся торг счастья и несчастья, – не сошлись в цене предназначавшегося мне подарка рока.
Рабовладение женских выпуклостей.
В книжном шкафу среди богатых томов собрания сочинений Куприна, сияющих золотом тиснения, парвеню выглядит замусоленный читателями пятый том. Там напечатана Яма.
ПРИТЧА. Я измучен восхищением непревзойденными образцами красоты, совершенства, мудрости. Я не способен любить окружающую меня заурядную реальность, полную честных и бесчестных компромиссов посредственности и глупости в стремлении перенять внешнюю схожесть с образцами, я начинаю сомневаться в себе. . .
Красота нуждается в рабах, ее блеск обожание рабов, пристрастное до тошноты. Красота теряет чувство своей относительности и посягает на Совершенство Бога, разрушает веру в справедливость ее чудес, и Всевышний нам больше не указ.
Идеализм? Да это склероз, торжествующий в своей неизлечимости.
Глазки у дамы как пружинки, вот-вот выскочат от злости и ужалят.
Огурцы с пупыристой жабьей кожей.
Скупое на солнце осеннее небо.
Луна крадется по над зубчатой стеной леса.
Дождь – бегство воды от неба.
Вишни такие кислые, что мухи не садятся погадить.
Лакеи щеголяли сапогами при царе, дамы теперь.
Повивальное исповедальное.