Человек и его осуществление согласно Веданте

«Око Знания созерцает истинного Брахму, исполненного Блаженства, проницающего все; но око невежества вовсе не видит Его, как слепой человек вовсе не видит чувственно воспринимаемого света».

«Поскольку высшее «Я» освещено медитацией (когда теоретическое, т. е. еще не непосредственное знание, проявляет его, как если бы оно получало Свет из источника иного, нежели оно само, что еще остается иллюзорным различением), а затем воспламенено огнем Знания (когда реализуется его сущностное тождество с Высшим Светом), оно освобождается от всего преходящего (или случайных модификаций) и блистает своим собственным блеском, как золото, очищенное огнем».[294]

«Когда Солнце духовного Знания восходит на небосводе сердца (т. е. в центре существа, который обозначается как Брахма-пура), оно прогоняет мрак (невежества, скрывающего единственную абсолютную реальность), оно все проницает и все озаряет».

«Тот, кто совершил паломничество, к своему собственному высшему «Я», паломничество, в котором нет ничего, касающегося конкретной ситуации, места и времени (ни каких-либо частных обстоятельств),[295] которое обретается везде и всегда,[296] в недвижности «вечного настоящего»), в котором не воспринимаются ни жар, ни холод (равно как и любое другое чувственное или даже ментальное впечатление), которое доставляет неизменное удовлетворение и окончательное освобождение от всякого беспокойства (или всякого изменения). Тот бездействен, он познал все вещи (в Брахме) и он стяжал Вечное Блаженство».

Восточная метафизика

Темой этого изложения я выбрал восточную метафизику; но, быть может, скорее бы стоило говорить просто о метафизике, безо всяких эпитетов, так как, по правде говоря, чистая метафизика по самой сути своей, пребывая за пределами всяких форм и привходящих определений, не является ни восточной, ни западной, она универсальна. Лишь внешние формы, в которые она облекается в силу потребностей вербального изложения — дабы выразить то, что в ней поддается выражению — лишь, повторяю, эти формы могут быть либо восточными, либо западными. Но за их разнообразием обретается одно и то же глубинное основание, которое мы обнаруживаем везде и всегда — во всяком случае, везде, где существует подлинная метафизика. И это по той простой причине, что истина едина.

Но если дело обстоит таким образом, то зачем же особо говорить о восточной метафизике? А затем, что в тех условиях, в которых ныне обретается западный мир, метафизика здесь есть нечто забытое, в общем, пренебрегаемое и почти целиком утраченное, тогда как на Востоке она по-прежнему является предметом действительного познания. И если мы хотим знать, что такое метафизика, мы, стало быть, должны обратиться к Востоку; и даже в том случае, если мы хотим вновь обрести нечто из былых метафизических традиций, которые могли существовать на Западе, на том Западе, который, во многих отношениях, был тогда гораздо ближе к Востоку, нежели он есть сегодня, то это именно с помощью восточных доктрин, и в сравнении с ними можно достичь такой цели. Потому что эти (восточные) доктрины сегодня являются единственными, которые, в рассматриваемой нами области метафизики, еще могут быть изучаемы непосредственно. Однако вполне очевидно, что для этого их следует изучать так, как изучают их сами люди Востока, а не предаваясь более или менее гипотетическим, а иногда и просто фантастическим интерпретациям; слишком часто забывается, что восточные цивилизации все еще существуют и что они имеют квалифицированных представителей, к которым достаточно было бы обратиться, чтобы действительно понять, о чем же идет речь.