Человек и его осуществление согласно Веданте

А теперь зададимся вопросом: можно ли определить метафизику, как мы ее понимаем? Нет, ибо определить — это всегда ограничить, а то, о чем идет речь, в самом себе является поистине и абсолютно безгранично, и, следовательно, не может позволить заключить себя ни в какую формулу и ни в какую систему. Каким-то образом можно охарактеризовать метафизику, сказав, например, что она есть познание универсальных принципов; но это не будет определением в собственном смысле слова, да и, кроме того, может дать о ней лишь смутное представление. Мы добавим к нему нечто, если скажем, что эта область принципов простирается гораздо дальше, нежели то полагали некоторые люди Запада, которые, тем не менее, занимались метафизикой, но частичным и неполным образом. Так, когда Аристотель рассматривал метафизику как познание бытия в качестве бытия, он отождествлял ее с онтологией, т. е. принимал часть за целое. Для восточной метафизики чистое бытие не является ни первичным, ни самым универсальным из принципов, ибо оно уже есть определение; и, стало быть, надо идти за пределы бытия, и это-то как раз и есть самое важное. Вот почему во всякой подлинно метафизической концепции нужно оставить место для невыразимого; но даже и в этом случае все, что можно выразить, есть буквально ничто в сравнении с тем, что не поддается никакому выражению, подобно тому, как конечное, каково бы ни было его величие, есть ничто по отношению к Бесконечному. Можно подразумевать гораздо больше, нежели выражать, и, в конечном счете, в том-то и заключается роль, которую играют здесь внешние формы; все эти формы, идет ли речь о словах или о каких бы то ни было символах, являются лишь поддержкой, точкой опоры для того, чтобы подняться до возможностей концептуального знания, которые их несравненно превосходят. Мы сейчас вернемся к этому.

Мы говорим о метафизических концепциях, за неимением в нашем распоряжении другого термина, чтобы быть понятыми; но пусть отсюда не заключают, будто в данном случае есть что-либо сходное с научным или философскими концепциями; речь идет не об оперировании какими-либо абстракциями, но о непосредственном познании истины такой, какова она есть. Наука всегда есть знание рациональное, дискурсивное, всегда не непосредственное познание через отражение; метафизика есть знание наднациональное, интуитивное и непосредственное. Эту чистую интеллектуальную интуицию, без которой нет подлинной метафизики, впрочем, никоим образом не следует уподоблять той интуиции, о которой говорят некоторые современные философы, ибо последняя, напротив, субрациональна. Есть интуиция интеллектуальная, и есть интуиция чувственная; одна находится выше рассудка, а другая ниже его; и эта последняя может уловить лишь мир изменений и становлений, т. е. природу, а скорее ничтожно малую часть природы. Область же интеллектуальной интуиции, напротив, это область вечных и неизменных принципов, это метафизическая область.

Трансцендентный интеллект, дабы непосредственно постичь универсальные принципы, должен и сам принадлежать к порядку универсального; это не есть более индивидуальная способность, и рассматривать его в качестве таковой было бы противоречием, т. к. для индивидуума невозможно выйти за свои собственные границы, выйти за пределы условий, которые и определяют его как индивида. Разум есть способность сугубо и специфически человеческая; но то, что находится за пределами разума, поистине является «не-человеческим». Именно это делает возможным метафизическое знание, и последнее, следует повторить еще раз, не является человеческим знанием. Иными словами, это не в качестве человека может стяжать его человек, но потому, что это существо, которое является человеческим в одном из своих состояний, есть в то же время нечто иное и большее, нежели человеческое существо. И вот как раз действительное опознание над-индивидуальных состояний является подлинным предметом метафизики, или, даже точнее, самим метафизическим знанием.