Человек и песня

Звучат радостно торжественные свадебные песни, протяжные лирические. И вдруг — морозным заполярным вечером — как чудесное творение белых ночей у моря возникает переливчатая, деликатно нежная девичья песня-мечта:

Куда милой скрылсе?..[56]
Где буду тебя искать?

Заставил крушитьсе,

Плакать меня, горёвать.

Болит мое серьдцо,

Режёт белу мою грудь.

Пойду с горя к морю,

Не пловет ли с моря што.

Пловет с моря судно,

Ронит белы паруса.

Судно голубоё,

Персийський на ём ковер.

Зеленыя трали,

Светят оне над водой.

Серебряны цепи,

Якорь на них золотой.

По судну гуляёт

Роздушочка — милой мой.

Пинжачок военной

Одетой-от был на ём.

Пиджачок рублей во тыщу,

Фуражечка — во пятьсот

На руке было колечко —

Милому ли я дала.

— Подай, милой, корету,

Тройку вороных коней,
Сядем, миленькой, поедём
Во дальния города.
Где солнцо сияёт,
Луна — никогда...

С тех пор, как услышала я эту чудо-песню, каждый раз, когда бываю летом на Терском берегу и гляжу на такое разное Белое море — то опалово светящееся, замершее в неподвижности, похожее на жемчужный туман белой ночью, то радужно-искристое на заре, то с шумом приливающее почти вплотную к деревням, то убегающее в отлив и оставляющее большие пряно пахнущие морскими водорослями, похожие на крутолобых тюленей, блестящие черные камни, среди которых копошится в ожидании прилива всякая живность: морские звезды, крабы, маленькие рачки, заблудившиеся рыбешки,— всякий раз откуда-то приходит ко мне эта песня (то ли из далей морских доносится, то ли с береговых сопок, поросших пахучим можжевельником, низкорослой елью, духмяным чабрецом, ярко-сиреневым иван-чаем, белым оленьим мхом ягелем)... Вот-вот из морской мари покажется голубой корабль с блистающими, как полуденные облака, белыми парусами, с перезвоном серебряных цепей и солнечно сияющим золотым якорем — корабль девичьей мечты, девичьего счастья...

Пловет с моря судно,
Ронит белы паруса...

И вдруг, словно сбрасывая с себя сказочный полусон-полудрему, выплескивая ширь характера и без стеснения выказывая прямоту и силу, стать недюжинную, «во весь голос да во всю голову», с приплясом да с притопом:

Уж ты мати, ты мати моя[57]

, да люли-люли,
Ты Настасья Васильёвна,
да люли-люли[58].
Ты зачем меня, хорошу, родила?
Хорошу, меня, щасливую,
Удалую да таланливую?
Мне нельзя-то к обедни сходить,
Нельзя богу кланятьсе:
Все народ-люди зарятсе.
По деревенке гулять пойду,
Все мне встречу попадаютсе,
Над рецами ухмыляютсе,
Над походкой удивляютсе,
Холосты в гости даваютсе[59],
А женаты влюбляютсе...
Приду в праздник на игришшо гулять,—
На меня все повернутсе,
Старики, старухи шепчутсе.
У меня коса до пояса,
Лента алая шелковая,
Брови церны, как у соболя,
Оци ясны, как у сокола,
Лицё белоё, румяноё...
У меня ли тальянской плат
Со кругамы, со серебряныма,
С каймамы спозолочонныма.

Как «пляшущее» на рассвете солнце, выбрасывающее протуберанцы — языки пламени, разлилась игрищная плясовая. Может быть, донесла она до нас осязаемый, зримый, слышный отголосок всенародных празднеств Господина Великого Новгорода, который К. Маркс называл «величайшей демократической республикой средневековья»?..