Человек и пустыня

Лукьян хмуро глянул в пол. Брови его сошлись над переносьем.

— Один приходил?

— С Силантием Ерофеевым…

— Ага, одного гнезда воры.

— И с ними два парня какие-то. Хотели в Совет пойти, тебя там отыскать. Так и думала: по дороге встренут тебя и пришибут.

— Да парни-то какие? — крикнул Лукьян.

— А я знаю? Никогда не видала их. Чужие чьи-то. Гляди, высматривать приходили. По твою голову.

— Ну, насчет моей головы, пожалуй, обожгутся. А все ж интересно, каки таки парни.

— Вот что я тебе скажу, Лукьян, — зачем ты смерть пытаешь? Всех ты рассердил. А люди с сердцов чего не наделают?

— Это не твое дело.

— Как это не мое? Тебя убьют, а я с кем останусь? Куда я пойду с дитем малым? Приходил поутру батюшка, — всегда шутит, всегда смеется, а ныне говорит: «Две лошади у меня сдохли от теперешней жизни, а я все живу. Пора и мне подыхать». Это как? Всем плохо, только тебе хорошо.

— Потерпеть надо, всем будет хорошо.

— Когда хорошо-то будет? Гляди, ты больше всех шумишь, больше всех кричишь, а у нас хоть бы жисть хорошая была, а то ни во дворе, ни в доме.

— Подожди, не все вдруг.

— Дождешься, пока ноги протянешь. Вот Мокей Семеныч человек-то какой был…

— Мокей был кулак. Он отжил свою жизнь. Да что с тобой говорить? Не хочешь понимать, и не понимай, твое дело.

Катерина обиделась. Она размашисто поклонилась Лукьяну в пояс, сказала насмешливо:

— Виновата, что для вас серовата.

Лукьян равнодушно откликнулся:

— Будет дурака валять. Давай ужинать.

Катерина молча положила на стол ковригу хлеба, порылась в печи, достала горшок, и в избе запахло прокисшей похлебкой. Стало опять слышно, как выл ветер, хлестал дождь в стены. Соломенный заслон в окне шевельнулся. Катерина испуганно остановилась. Лукьян спросил:

— Ты что?

— Будто в окно кто смотрит.

Лукьян пристально посмотрел на окно.

— Кому смотреть? Чудится тебе. Поздно уже — гляди, десятый час.

— Эка ветер какой. Правду Макар сказывал: волчья ночь.

— Макар? Надо будет с ним поговорить завтра, каких он парней приводил. И про волчью ночь эту…

— Эх, Лукьяша, прямо тебе говорю: боюсь я так жить. Ровно на войне какой. Пришли — на окна глядят, на кровать глядят. Не прицеливаются ли?

— Будет зря говорить. Какая война? Ежели Макар сбрехнул — и война? Ему отпор надо дать.

То, что муж говорил равнодушно, не ругался, успокоило Катерину, — она перестала прислушиваться к вою ветра и оглядываться на окна.

Она шариком забегала по избе, а ветер и дождь колотились в стены.

III

Перед сном, уж раздетый, Лукьян достал из-за печки топор, поставил его возле кровати, лег. Катерина еще говорила ему что-то, оглянулась, а Лукьян уже мирно похрапывал.

«Эк, умаялся! Воитель».

Она дружелюбно, долгим взглядом посмотрела на мужа. Лицо у Лукьяна было бледное, замученное. У ножки кровати поблескивал топор. Катерина нахмурилась, насторожилась. Она опять услыхала, как за стеной дико воет ветер. Поспешно убрав все со стола, она потушила лампу, разделась и легла на кровать. «У-ю! — выло за стеной. — У-ю!» «Хшш!» — шуршал дождь по соломе. Опять страх капля за каплей стал падать на сердце. Катерине представилось: вот они одни с Лукьяном, против них-то сколько? И в завываниях ветра она слышала угрозы, те, что уже слышала не раз от богатых мужиков. Власть бы им, они в мякину бы измололи Лукьяна. На память пришла ссора с Ванькой Косовым: «Ждет тебя, Лукьян, темная ночка. Сделаем мы тебе спину такой мягкой, как твое брюхо!» Выплыло из темноты Ванькино лицо, кривое от злобы. «Ую! ую!» — свистело и выло на крыше. Катерина закрылась с головой, чтобы не слышать воя, и сейчас же услыхала громкий собачий лай. Она отбросила одеяло. Во дворе лаял Бровко, лаял злобно, на чужого, но людских шагов не было слышно. Потом лай оборвался. «Прошли!» — решила Катерина и вздохнула протяжно, — как гора с плеч. Дрема подходила к ней неслышными шагами. Мужики со свистом и улюлюканьем потащили бревно в избу. «Ую! ую!» — кричали они. Бревно было длинное-длинное, уже протянулось через всю избу, а конца еще не было видно. «Батюшки, они окно разобьют!» — забеспокоилась Катерина и — проснулась. «Ую! ую!» — пело за стеной. Соломенный заслон в окне зашелестел. «Пришли!» — с ужасом подумала Катерина и всеми десятью пальцами уцепила Лукьяново плечо, сдавила что было силы.

— Лукьян! Проснись! Пришли! — зашептала она Лукьяну в ухо.

— А? Что? Не пройдет, — пробормотал Лукьян.

— Проснись же, пришли!

— Кто пришел?

— У окна стоят. Сейчас полезут.