Человек и пустыня

И покраснел. Если бы папа да мама узнали, что мучает Витьку!

Нет, нет, нет Дерюшетты!

И час или два спустя — в этот вечер — Витька, запершись в комнате (а никогда не запирался), открыл последнюю страницу общей тетради и написал:

Я здесь один, я в мире целом,
Никто не вспомнит обо мне,
Ничьи глаза меня не приветят,
Никто не улыбнется мне.

Слезы закапали на страницы тетради, на руки, все странно зарябило, — ой, сколько лет Витька не плакал! — пятнами мокрыми расплылись по бумаге. Это были стихи, полные отчаяния. О, Дерюшетта, где ты?

На столе лежал пригласительный билетик — словно паспорт Дерюшетты. Сквозь слезы глядел на него Витька. Вот паспорт есть, Дерюшетты нет.

Он задыхался, перо скакало по бумаге, слезы лились…

И, заглушая рыдания, он упал на диван.

И все дни потом он ходил вялый, ничто не было мило ему — ни книги, ни уроки, ни товарищи. В общей тетради, на последних страницах, прибавлялись все новые и новые стихи.

А в городе уже говорили про вечер. И папа узнал. За обедом раз, уже накануне вечера, посмеиваясь, спросил:

— Кому ж ты свой билет послал?

Ровно нож в Витькино сердце.

— Никому.

Мать сладко улыбнулась:

— Ты, Витенька, пошли Лизочке Зеленовой.

— Никому я не послал, я изорвал его.

Брови у отца далеко залетели на лоб — удивился.

— Изорвал?

— Да, изорвал.

Отец покачал головой сожалительно.

— Эх ты, верблюд!

Витька покраснел, уткнулся в тарелку, молчал. И после обеда сейчас же побежал в комнату и спрятал билет в старенький учебник географии Смирнова — часть первая, оставшийся еще от первого класса.

Но на вечере был. Все, все видел. Реалисты все в черных мундирах с золотыми пуговицами, тугими воротниками. И Витька был в мундире. А гимназистки — в белых передниках, обшитых кружевами, в коричневых платьицах, и епархиалки — в зеленых и бордовых платьях и в белом — такие недоступные, прекрасные. Пытливыми глазами Витька смотрел на них. Где Дерюшетта? А, вот эта белокурая, с толстой косой, румяными щеками. Из-за спин гостей, сидевших на стульях, он смотрел на нее. Шестиклассники, семиклассники читали стихи собственного изготовления, читали Пушкина и Лермонтова, один пиликал на скрипке, трое пели. Потом хор, потом струнный оркестр, но спроси Витьку — он не сказал бы, что было. Он видел только толстую косу, только пунцовые пухлые губы.

Кто она?

Говорили, что один билет послан дочери предводителя дворянства — князя Турусова. Может быть, это она, княжна Турусова — Дерюшетта?

Он думал мучительно.

В антракте публика задвигалась, все ходили по коридору и соседнему классу, очищенному от парт, гимназистки и епархиалки ходили и парами, и стаями. И она пошла с подругой. Что-то говорила и весело смеялась. Она была высокая, такая стройная. Дерюшетта!

И восторгом переполнилось сердце Витьки. Вот она, вот! Он влюбленными глазами следил за ней, за ее каждым шагом. Подошел Ванька Краснов, сунул Витьке кулаком в бок и спросил басом:

— Где твоя-то?

Витьку несказанно, невероятно оскорбил этот вопрос. И он резко сказал, почти крикнул:

— Пошел к черту!

— О, не хочешь сказать? А у меня нет, брат! Вот выпить бы! Наверху семиклассники устроили тайный буфет. Водку будут пить. Пойдем выпьем!

— Не хочу.

И рад был, когда Краснов отвязался.

После антракта опять пел хор, играли балалаечники. И после — танцы.

Витьке было неприятно, что Дерюшетта оживилась, лицо у нее стало таким счастливым…

Убрали стулья. Семиклассник Вехов захлопал в ладоши и закричал:

— Мсье, ангаже во дам!

Музыка заиграла вальс.

Пары закружились. О, если бы уменье и силы — подойти и попросить ее:

— Пожалуйста, можно вас на тур вальса?

Дерюшетта подождала, не пригласит ли ее кто. Витька видел, какими ожидающими глазами она смотрела на каждого кавалера, подходившего к гимназисткам. И ревность колола его сердце. Но не дождалась Дерюшетта, пошла танцевать с подругой. Витька задыхался от восторга. Он поместился в уголке, под часами, и смотрел оттуда не мигая.

Потом падекатр. И вот Витька с ужасом увидел: к Дерюшетте подошел шестиклассник Сафронов и пригласил ее… Она, счастливо улыбаясь, взяла его под руку. Они пошли. Сафронов в танце обнимал Дерюшетту. Свет померк. Угрюмо и зло смотрел Витька на них. Это была измена. Да! Сафронов довел Дерюшетту до места, посадил и, наклонившись, что-то говорил ей. И оба смеялись. Витьке стало душно. А, ты так?.. Все в нем заклокотало. Он готов был подойти к ним и дать Сафронову по уху. Он почуял, как под мундиром у него заходили мускулы. Но подлетел пятиклассник Гаврилов — Витька его считал дурачком — сказал что-то Дерюшетте, и они вдвоем понеслись в танце. А Сафронов, недолго думая, подхватил Дерюшеттину подругу.

«Так вот она какая, Дерюшетта?!»

Витька вспомнил Краснова: «Пойдем выпьем».

Он поспешно, невежливо толкая дам, мужчин, девиц, протолкался к выходу, долго ходил — почти бегал — по коридорам, отыскивая Краснова.

— Ты говорил, выпить можно. Давай!

— Нас не пускают, черти! Пятиклассникам, говорят, не давать.

— Как же? Я выпить хочу. Пожалуйста, Ванька, достань!