Человек идет в гору

«Николай!

Пусть эти грустные строки (ты чувствуешь?!) будут моим поздравлением с днем твоего рождения: сегодня ведь двадцать девятое сентября! Я вспомнила, как в этот день пекла твой любимый «наполеон», хворост, готовила ужин на «двунадесять» ртов и ты приходил с корзиной бутылок и артелью друзей.

Я вспоминаю обо всем этом и плачу. Разумеется, втайне от начальства: подполковник Козлов при виде женских слез приходит в состояние буйного помешательства. Коля! Пусть наилучшим тебе подарком будет надежда, что я скоро вернусь!

Я пишу — скоро вернусь. Через месяц? Год? Два? Никто не скажет когда, только я говорю: скоро. Знаешь почему? Я немного хитрю: раз я пишу «скоро», значит, ты будешь меня ждать с бо́льшим нетерпением и чаще обо мне думать.

Вот уже третью ночь мы сидим на одной из станций. Идут эшелоны первой очереди — артиллерия, пехота… Кругом темень. Я сижу в вагоне, слушаю унылые, тоскующие переборы гармони (играют где-то у военного коменданта), и душа плачет и стонет по дому, по сыну, по тебе…

Завтра поедем «туда». Сказать по правде, и страшно, и хочется, чтобы скорей окончилось ожидание. Я еще не была «там», а уже слышала много грозного и тяжелого, заметила много волнующих картин.

Вчера днем против нашего вагона остановился санитарный поезд. Ярко сияло солнце. Где-то высоко заливался жаворонок. Было знойно и тихо. Из вагона вынесли на носилках раненого и положили между путями. У него была перевязана голова и верхняя половина лица. Раненый осторожно нащупал рукой землю.

— Что это? — спросил он испуганно.

— Земля! — удивленно сказала девушка, стоявшая подле.

— Засыплет!.. Засыплет!.. — судорожно забился раненый, испуг срывал его голос. Должно быть, в его сознании встали взрывы и черные столбы земли…

Тебя, наверное, удивит, что я очутилась в дивизионном госпитале. Это случилось не вполне по моей воле. Комиссар эвакогоспиталя вызвал меня к себе и спросил, желаю ли я работать в дивизионном госпитале?

— Почему вы вызвали именно меня? — спросила я.

Он ответил:

— Потому что вы нашли в себе мужество пойти на фронт добровольно, не ожидая мобилизации. Он помолчал и добавил: — И еще потому, что в дивизионный госпиталь нам требуется надежный, волевой товарищ и опытный хирург.

Я поняла, что иду в самое пекло войны, на ее передний край. Николай! Могла ли я отказаться? Нет, я не смела отказаться».

Далее две строки были густо перечеркнуты: Николай, как ни напрягался, ничего не мог разобрать.