Человек идет в гору

— Не серчай, Сережа. — Она стояла перед ним строгая и прямая. — Поглядела я на тебя, как с завода ты ушел, — чахнуть стал, будто сухой стебель картофеля. А я своим коротким умом не дошла… Нет тебе без завода жизни, Сережа.

— Твоя правда, Аннушка, — сказал он глухо. Потом, увидав, что она ладонью утирает слезы, виновато зачастил:

— Не плачь, Аннушка! Я ведь бабьих слез пуще крови боюсь…

Подходя к заводу, Сергей Архипович увидал Шикина, который, сидя верхом на воротах, прибивал к ним длинный шест со скворечником.

— Здорово, Володя.

— Здравствуй, Серега! Давненько мы с тобой не видались, — обрадовался встрече Шикин. — Видишь, я на старости лет озоровать стал — по заборам лажу.

— Я и то гляжу, — отозвался Сергей Архипович, растерянно улыбаясь.

— Скворцы — к счастью. Добрая птица, полезная человеку.

— Добрая птица, — подтвердил Луговой, все еще не понимая, почему вдруг Шикин стал заниматься этим делом.

— Ты слыхал, нашему заводу новое задание дали? Комбайны делать.

— Комбайны?

— Ага. Да еще какие — самоходные! Мозговитая, брат, штука.

— Ишь ты! — воскликнул Сергей Архипович восхищенно и вместе грустно: его-то уж нет на заводе.

— Выпускали мы военные всякие штуковины. Надо было! А душа все ж таки другого дела просила. Не наше это ремесло — смерть вырабатывать. А теперь, гляди-ка, что поручили нам — сердце петухом поет!

Широкое, веснушчатое лицо Шикина озарилось улыбкой. По щекам и у глаз побежали волны веселых морщин.

— Давеча колхозники приезжали. Давайте, говорят, товарищи рабочие, поскорей комбайны. На полях нынче будет золотое море!

— Доброе дело, — сказал Сергей Архипович. — А все-таки скворечник тут причем?

— Как так причем? — удивился Шикин. — Когда хозяин новую избу ставит, о скворце не забывает? Вот и мы его жилплощадью обеспечили. Беспременно!

Шикин захохотал, сдерживая свой густой сильный голос.

— Помолодел ты, Володя, и впрямь тебе впору со скворцами возиться, — заметил Сергей Архипович.

— Некогда о старости думать, Серега. Я полагаю, ты оплошку дал, что завод бросил, — громко сказал Шикин, слезая с забора. На лице его было торжественное и вместе таинственное выражение. — Обчество мы сколачиваем — стариков. Учить молодежь, как по-настоящему работать. Беспременно! Давай, Серега, в члены. Председателем у нас Петр Ипатьевич. А я пристяжным. И еще Ипатий с нами. Рано нам на печь лезть. Ржавчина источит!

— Правда твоя, Володя, источит ржавчина! Меня она уже маленько задела… — Глаза Сергея Архиповича улыбались: — Спасибо, Володя. Добрый ты товарищ!

Глава шестая

Чардынцев вспомнил свой разговор с председателем медицинской комиссии.

— Пуля сидит у вас в правом легком и извлечь ее оттуда сейчас нельзя. Это значит, дорогой мой, что нужно беречь себя: не бегать, стараться не ходить в гору…

— Не ходить в гору! Тот, кто катится под гору, доктор, это уже не человек, а неодушевленный предмет.

— С вами трудно разговаривать, полковник. Вы во всем видите два смысла.

— Неправда, доктор. Смысл один: я не хочу быть неодушевленным предметом.

Теперь, обходя цехи вместе с Мишиным, оглушенный грохотом тяжелых штамповочных прессов, пронзительными взвизгиваниями электродрелей, гулкими выстрелами горелок сварочных аппаратов, Чардынцев снова подосадовал на мимолетный разговор с врачом. Беречь себя. Спать по двенадцати часов, кутаться в пуховый платок и в ветреный день не высовывать носа на улицу! Бр-р! Разве можно, мудрейший доктор, жить эдакой старой, облезлой, изнеженной кошкой? Разве можно беречь себя от жизни, от работы, от людей, от свежего ветра! Не пора ли пересмотреть всю вашу систему лечения? Не пора ли, чорт возьми, понять, что лучшей психотерапией, — которую вы нынче превозносите, и совершенно правильно превозносите! — является труд, общение с коллективом, воздух трудностей и борьбы!

«Закатил целую филиппику!» — насмешливо остановил свои размышления Чардынцев и, улыбаясь сам не зная чему, громко сказал Мишину, пересиливая шум:

— А грохот стоит у тебя, Семен Павлович, как при артподготовке перед атакой. Индустрия!

Мишину в словах Чардынцева почудилась ирония.

— Дикость это — вот что! — проговорил он резко. Когда он бывал чем-нибудь недоволен, слова его становились отрывистыми, острыми. — При настоящем производстве шум минимален. Должна быть музыка. А тут бухают, кому не лень. Как при Иване Калите!

Они проходили по цеху сборки комбайнов. Еще выносились последние верстаки и приспособления старого производства, а по середине цеха уже устанавливались рельсы для конвейера, у потолка на высоких стальных стремянках монтажники возились с подъемным краном. В конце помещения плотники заканчивали возведение «галерки» — конторок начальника цеха, технического контроля, технологов. Мишин взял Чардынцева за локоть и повел к галерке. Под ногами сухими осенними листьями шуршали желтые стружки. Дурманяще сладко пахло свежим тесом. С галерки открывалась широкая панорама цеха.

— Отличный НП, — похвалил Чардынцев.

Мишин обернулся к начальнику цеха — статному, несколько излишке полному мужчине.