Человек из красного дерева

– Хоть ты кулак, а дом у тебя бедненький. Граммофон бы завёл себе! Один живёшь, вдовый, небось. Но я в твою жизнь не лезу. Только и ты в мою не лезь. Я сама с Калуги, с шестнадцати лет сирота круглая. И тифа нет у меня, не бойся. Ничем не заразная. Вот у Лёньки, которого ты прибил, у него – сифилис, он сразу предупредил, и ко мне не лез. Я вообще насчёт мужиков разборчивая. Если кто лезет, я сначала поддаюсь, для вида, а потом как укушу за губу, или за язык, до крови! Не боюсь крови, много её видела.

Я отдал ей свои чистые штаны и рубаху, дал иголку с ниткой, чтоб сама заузила в поясе. Но руки у неё ходили ходуном, пальцы с обгрызенными ногтями не могли держать ничего, кроме жратвы, и пришлось отобрать у неё шитьё; осталась без штанов, в рубахе, с голыми ногами забралась на кровать. Колени ободраны, на бедре синяк, волосы до плеч, обстрижены неровно.

– Папиросочку бы дал девушке.

– Обойдёшься.

– А нож мой куда дел?

– Нож себе оставлю.

– Боишься, что зарежу?

– Дура, – сказал я. – Подумай, что с тобой дальше будет? Одного убьёшь, другого, – а третий тебя сам убьёт. Или поймают и поставят к стенке.

– Не поймают, – уверенно ответила Маруся. – Я знаешь, какая хитрая? А буржуев убивать не зазорно. Ленин разрешил убивать буржуев, я сама слышала. Всех буржуев надо убить, а пролетариям всех стран – объединиться. Так что ты, миленький, меня не пугай, поздно уже, пуганая. Лучше поднеси стаканчик.

– Тебе и без стаканчика хорошо, – сказал я.

– Не совсем хорошо, – сказала она, и её глаза замаслились. – Иди сюда, нам обоим хорошо будет.

Я разделся и подошёл. Она схватила меня меж ног.

– Ничего себе, – сказала она. – Такой твёрдый!

– Это тебе под марафетом кажется.

– Дай поцелую тебя.

– А язык не откусишь?

– Тебе – нет.

– А ты попробуй.

Она сильно укусила меня за нижнюю губу.

– Крепкий ты очень.

– Да, с детства такой. Все удивляются.

– Я крепких люблю. Иди сюда, миленький, иди…

– Час назад ты меня убить хотела – а теперь я “миленький”. Как у тебя так выходит?

– Сама не знаю… Жалости во мне нет, а любовь есть… Вот такая я… Если не нравлюсь, скажи…

– Ещё не решил.

Не знаю, сколько кокаина впитало её узенькое тельце с острыми плечами и мизерными грудками. Не знаю, когда последний раз она ела досыта. Не знаю, скольких убила, настоящим ли именем назвалась. Знаю одно: я привёл её и пригрел, чтобы понять, что́ у неё в голове и сердце. Будь я обыкновенный живой – валялся бы сейчас в кровавом снегу, с перерезанным горлом и вывернутыми карманами. Но нет – лежу на собственной кровати, и руки, недавно готовые воткнуть в меня нож, теперь обнимают меня. Как такое может быть? Как растёт в человеке злоба и куда пропадает, чем побеждается?

Утром ударил мороз. Пришли трое красных, незнакомых, с угрюмыми и обветренными лицами, в длинных кавалерийских шинелях, двое с винтовками, третий, главный, с маузером в деревянной кобуре. Впустил их в дом. Главный оглядел меня с ног до головы и представился:

– Особоуполномоченный Звонов. Документ есть?

Я показал паспорт.

– Говорят, ты плотник.

Я кивнул.

Проснулась Маруся – и решила, конечно, что это пришли за ней. Честно сказать, и я тоже так решил сначала. Маруся подобрала колени к груди, прижалась спиной к стене. Но особоуполномоченный посмотрел на неё без интереса.

– Батраков имеешь? – спросил он меня.

– Нет.

– А машины? Сеялку, мельницу? Говори сразу, если найдём – хуже будет.

– Куда же хуже, – сказал я. – Ничего нет, не ищи. Ни муки, ни зерна, ни картошки.

– Ладно. Одевайся, с нами идёшь. И не боись, не тронем.

– Куда это? – ломким голосом крикнула Маруся, прижимая одеяло к груди. – Куда вы его?

– Спокойно, гражданочка, – сказал особоуполномоченный. – Вскорости вернём твоего мужика. К нему вопросов пока нет.

– Ага, – не отставала Маруся, – вы все так говорите! А ну мандат покажь!

– Не ори, – велел я ей. – Разберутся и отпустят.

– Это быстро, – успокоил особоуполномоченный, явно привыкший к женским крикам. – До церкви дойдём – и сразу назад.

– Так закрыта ж церковь, – сказал я.

– Не болтай, дядя, шевелись.

Я не стал возражать: судя по взглядам, эти люди стреляли чаще, чем ходили по малой нужде.

У одного из тех, кто был с винтовкой, из-за пояса торчал топорик.

Прошли мимо деревни, к кладбищу и храму.

Всю утварь из храма вынесли ещё месяц назад. Настоятель, отец Сергий, старый и всегда тихий, тут разбушевался, проклял антихристов всеми проклятиями, которые помнил, и в тот же день его хватил удар. С тех пор он лежал дома под присмотром матушки.

На дверях храма висел замок, а над ним прилеплена листовка:

ЦЕРКОВНОЕ ЗОЛОТО – ГОЛОДАЮЩИМ ПОВОЛЖЬЯ!

Особоуполномоченный сдёрнул с руки засаленную овчинную рукавицу – ладонь была искалечена, трёх пальцев не хватало, – вытащил из кармана ключ, повернулся ко мне.

– Такое дело, гражданин. Драгоценные металлы из этой церкви мы давно изъяли, согласно декрета ВЦИК. Но стало известно, что осталась мебель из дорогого дерева. Нам сказали, ты в деревне первый специалист насчёт дерева. Сейчас зайдём, покажешь нам, какое дерево ценное, какое нет. Потом пойдёшь домой.