Человек из красного дерева

Он отдал ключ второму, и тот стал отмыкать замок.

Я покачал головой.

– Нет, комиссар. Извини, не буду.

Особоуполномоченный удивился.

– Как так – не будешь? Ты вроде сознательный.

– Я верующий.

– Ну и что ж, что верующий? Домой вернёшься – помолишься. Хоть лоб себе разбей. А щас давай, выполняй. Твоя баба про мандат шумела – имей в виду, мандат есть.

Тот, что был с топором, распахнул двери и встал рядом, дожидаясь.

– Заходь, – приказал особоуполномоченный.

Я шагнул, но только один раз. Ноги не подчинялись. Из дверей надвинулась тьма, погладила по лицу, дохнула смертной стужей.

– Не могу.

Второй с винтовкой толкнул меня в спину.

– Давай, не дрейфь! Что ты тут был – никто не узнает.

Собрав все силы, я сделал шаг, и второй. Переступил порог. Меня ещё раз толкнули в спину и что-то сказали, но я не слышал, в ушах свистело, и дрожь пробегала по телу волнами, и перед глазами взрывались синие искры. Рванулся назад, сильно оттолкнул спиной шедших сзади, выскочил под небо.

– Нет… Нет!

Особоуполномоченный от толчка едва не упал. Его глаза стали белыми от гнева.

– Ты чего, а? Психический?

Мои зубы стучали.

– Ваньку не валяй! Заходи!

Тот, что был с топором, ухмыльнулся.

Мой дух – всегда столь крепкий, всегда переполнявший меня – исчез, сделал меня пустым; я стал пятиться, помимо воли, отходя от дверей дальше и дальше.

– В бога душу мать! – заорал особоуполномоченный, как будто поднимал в атаку кавалерийский полк. – А ну, стой!

И выхватил из кобуры маузер.

Двое других бросились ко мне. Ударили прикладом в грудь, я упал.

– Вставай!

Сквозь гул и свист услышал женский визг.

Подбежавшая Маруся вцепилась в стоящего надо мной, повисла на занесённой руке.

– Не трожь, паскуда! Глотку перегрызу!

Одетая в мой зипун, в мои валенки, расхристанная, с красным лицом, в облаке пара от разгорячённого тела, – вцепилась рукой в лицо того, кто был с топориком; тот закричал от боли и неожиданности.

Грохнул выстрел.

Снялись с веток, закружились вороны.

Маруся упала на колени, потом – лицом в снег. Один валенок слетел с ноги. Я смотрел на маленькую вывернутую розовую ступню.

Дух, покинувший было меня, вернулся, едва не взорвав мою голову и грудь.

Топорик сам собой оказался в моей руке.

Двое с винтовками упали сразу.

Особоуполномоченный успел выпустить в меня две пули, прежде чем я его достал.

Кровь из разрубленной шеи ударила в дверную створку, в приклеенную листовку.

Подбежал к Марусе, перевернул, хотел что-то сделать – но не знал, что.

– Твёрдый… – прошептала она белыми губами. – Твёрдый…

Я отшвырнул топорик. Маруся агонизировала, шарила руками, хватала снег. Затихла. Я закрыл ей глаза. Вороны кричали, летая кругами над храмом, над мёртвыми. Горячие пули, застрявшие в моей груди, быстро остыли.

Закрыл дверь на замок, ключ выбросил, к телам, к оружию не притронулся, убежал домой, достал из подпола казёнку с золотом, оседлал лошадь; она учуяла на мне кровь и затревожилась.

После той истории пришлось поменять документы, много лет жить под чужим именем. А кровь на мне так и осталась, навсегда впиталась в деревянные ладони.

7

Прошло три дня, а Читарь держался, и ему даже стало лучше. Он без устали ковылял по дому, стуча палкой, вытирал пыль с горизонтальных поверхностей, непрерывно доливал масло в лампаду и взялся обучать Дуняшку греческому языку.

В первый день девчонка выучила слова “Теос”, что значит “Бог”, “патерас”, что значит “отец”, и “йос”, что значит “сын”, и “Невма”, что значит “Святой Дух”.

Каждое утро я садился в машину и уезжал на фабрику, и работал над статуей святого Николая. Начинал в восемь утра, заканчивал в десять вечера; почему-то мне казалось, что я должен сделать работу так быстро, как только могу; изготовление фигуры было посвящено последним дням жизни моего брата. Он умирал, а скульптура – рождалась; между ними не существовало прямой связи; Читарь не видел этой скульптуры и ничего про неё не знал; но в моей голове они соединились.

Изготовить было мало; я управился за четыре дня, дальше приступил к поэтапному состариванию. Сначала тщательно брашировал поверхность, насадив на дрель стальную щётку. Дерево оказалось превосходным, крепчайшим, а щётка – наоборот, не выдержала и трёх часов, а потом и дрель перегорела; тут я сообразил, что перегибаю палку, действую слишком рьяно, и прервал работу, чтоб успокоиться. На следующий день, когда закончил чистовую обработку, – расставил вокруг ультрафиолетовые лампы, выжигающие цвет: восемь светильников в два яруса, под это пришлось собрать особую лёгкую деревянную раму.

На шестой день к вечеру в цех пришёл Пахан: отягощённый похмельем, в джинсах и джинсовой же, малость легкомысленной курточке, с зачёсанными назад каштановыми, обильно тронутыми сединой лохмами. Изумляясь, он осмотрел готовую скульптуру, окружённую по периметру светильниками; они гудели, потрескивали, источали запах озона, провода змеились вокруг, через них надо было перешагивать; освещённая скульптура выглядела как космическая ракета на стартовом столе: сейчас рванёт, заревёт и взовьётся в небо; туда, где искали Бога, но не нашли.